Хотя я неоднократно получал инструкции Верховного командования вермахта не отдавать противнику слишком много территории, мне приходилось действовать главным образом так, как я считал нужным, руководствуясь моим собственным, более точным знанием обстановки. Далеко не всегда прислушиваясь к подсказкам вышестоящего командования, я обычно оценивал наши шансы путем изучения ситуации на месте и отдавал приказы в соответствии со своими оценками. В некоторых случаях я приказывал войскам отступить, обсудив вопрос в моем боевом штабе с его начальником и руководителем оперативного отдела, а иногда еще и побеседовав по телефону с командующим армией, о которой шла речь. Я не помню ни одного случая, когда бы меня вызывали на ковер за «самовольные» действия, если не считать вывод войск с Сицилии. Когда в конце июня и начале июля Гитлер стал категорически требовать прекратить отступление и снова приступить к оборонительным действиям, я вылетел в его ставку, чтобы согласовать мои взгляды со взглядами Верховного командования. На этот раз меня сопровождал мой начальник оперативного отдела штаба полковник Билиц. Я около часа объяснял руководству, как развивается ситуация, и в конце своего выступления настоятельно потребовал, чтобы мне по-прежнему была предоставлена свобода действий в Италии. В своем ответном выступлении, которое было столь же длинным, Гитлер попытался заставить меня согласиться со стратегическими принципами, являвшимися верными для действий против России. Начиная терять терпение, я ответил фюреру коротко и весьма горячо. Ниже я привожу свое заявление – если не слово в слово, то по крайней мере передавая его суть: «Главное не в том, сражаются мои армии или бегут. Я могу заверить вас, что они будут сражаться и умрут, если я им прикажу. Мы говорим совершенно о другом, речь идет о гораздо более важном вопросе: можете ли вы после Сталинграда и Туниса позволить себе потерять еще две армии? Прошу вас, подумайте об этом – тем более что, если я изменю свои планы и соглашусь с вашей точкой зрения, рано или поздно перед противником откроется дорога на Германию. С другой стороны, я гарантирую – при условии, что у меня не будут связаны руки, – что смогу существенно задержать наступление альянса, остановить его по крайней мере в Апеннинах и таким образом создать условия для ведения боевых действий в 1945 году, планы которых могут быть вписаны в вашу общую стратегическую схему».
Гитлер не сказал больше ничего – он лишь пробормотал себе под нос несколько слов, которые, если верить Билицу, не были для меня нелестными. Так или иначе, мне удалось отстоять свою точку зрения.
После этой встречи я продолжал действовать так же, как и раньше, то есть по собственной инициативе, не дожидаясь инструкций Верховного командования вермахта. Я мог бы привести на этот счет много примеров, но приведу лишь один: когда 1-й парашютно-десантный корпус сражался севернее Флоренции, Гитлер прислал в его штаб радиограмму, в которой резко критиковал две дивизии, пытавшиеся отступить. Я в это время объезжал фронт. Мне стало известно, что, получив упомянутое сообщение, Шлемм уже готов был бросить в бой все свои резервы. Я прервал свою поездку, отправился прямо в штаб Шлемма, запретил ему жертвовать его последними резервами и приказал действовать так же, как раньше, поскольку в сложившейся ситуации это было куда более уместно. Об этом было доложено в ставку, но там и не подумали усомниться в правильности моих действий. Начальство к тому времени знало, что я делаю все, что в моих силах, чтобы выправить положение.
Я с особым напряжением следил за боями с танками противника к западу от озера Тразимена. Наши дивизии в том районе держались дольше, чем я имел право ожидать. Весь левый фланг 10-й армии не требовал к себе внимания. Однако действия 14-й армии даже после того, как генерал Лемельсен сменил фон Макензена на посту командующего, требовали особого контроля. Теперь уже нельзя было сказать, что 10-я армия располагает лучшими дивизиями или что благоприятная местность облегчает ее действия; группировки противника, противостоящие обеим армиям, были одинаково сильны. Но я замечал, что мои директивы выполняются 10-й армией более энергично и с меньшими колебаниями. Интересно, что, когда дивизии люфтваффе оказались практически не у дел, у Геринга не хватило храбрости использовать военнослужащих наземных авиационных служб в качестве пополнения для сухопутных частей. Удивительно, как Гитлер примирился с таким непррфессионализ-мом – ведь он-то знал, как следовало поступить в этой ситуации.