Люди зимы

Свои настоящие дневники и заметки, в которых подробно описано все, что происходило со мной со дня гибели Герти, я надежно спрятала. В этом отношении у меня есть перед Мартином огромное преимущество: я выросла в этом доме, я знаю каждый его уголок, каждую доску, каждую щель в обшивке стен. В детстве я отыскала – и устроила сама – немало тайников под рассохшимися половицами и за выпавшими из стен кирпичами. Несколько тайников настолько надежны, что я уверена – их никто и никогда не найдет. Туда-то я и убрала свои бесценные записи, предварительно разделив их на несколько частей. Теперь, если Мартин вдруг застанет меня с поличным, когда я буду проверять содержимое тайника или что-то в него докладывать, ему не достанутся все мои записи. Впрочем, это маловероятно: после того, как он сжег мой старый, никому не нужный и не интересный дневник, я стала проявлять особую осторожность. Теперь я пишу только тогда, когда Мартин работает в поле или уходит в лес на охоту, к тому же каждые пять минут я выглядываю в окно, чтобы его возвращение не застало меня врасплох.

Сегодня вечером – всего несколько минут назад – случилось нечто удивительное! Я лежала, делая вид, будто крепко сплю, когда дверь бесшумно приоткрылась, и в комнату заглянул Мартин. Он пристально посмотрел на меня, но я не шевелилась, и он, успокоенный, стал спускаться вниз. Я слышала, как он прошаркал в прихожую, надел куртку и вышел на улицу. Снаружи уже начинало темнеть, и в спальне сгустился мрак, в котором лишь с большим трудом можно было разглядеть туалетный столик и стоящий возле кровати стул. Должно быть, из-за этого мне показалось, что час достаточно поздний, но, немного подумав, я сообразила, что сейчас не может быть позже шести вечера. А раз так, решила я, значит, Мартин просто отправился в хлев, чтобы покормить скотину и запереть ее на ночь.

И тут из-за дверцы стенного шкафа донеслись тихое царапанье и возня.

Неужели я не ослышалась, и моя любимая девочка вернулась?

«Герти?» – позвала я, садясь на постели.

Дверца шкафа медленно, со скрипом отворилась. В шкафу было еще темнее, чем в комнате, но я была уверена, что там что-то шевелится. Потом в щели промелькнуло бледное лицо и такие же бледные руки, которые, впрочем, почти сразу исчезли в глубине шкафа.

«Девочка моя, не бойся! – проговорила я, собрав всю свою волю, чтобы не броситься к дверце и не распахнуть ее во всю ширь. – Милая, пожалуйста, выйди хоть на минутку. Покажись своей бедной маме!».

Снова послышалась возня, потом я уловила звук тихих шагов: босые ноги слегка зашлепали по доскам пола, когда она выбралась из шкафа в комнату.

Двигалась она медленно, ощупью, время от времени подолгу замирая на месте, как механизм, в котором что-то разладилось. Ее золотистые волосы поблескивали во мраке, а дыхание было хриплым и частым. И еще запах… Я помнила его с тех самых пор, когда повстречала Эстер Джемисон. Пахло палеными тряпками, перегоревшим жиром и немного – землей.

Когда Герти опустилась на кровать рядом со мной, я чуть не потеряла сознание от счастья. Лампа на тумбочке не горела, и в комнате было совершенно темно, но я не сомневалась, что это она: этот смутно обрисованный во мраке силуэт я узнала бы где угодно, хотя сейчас моя Герти была… немного другой.

«Может, я все-таки сошла с ума? – проговорила я, наклоняясь к Герти, чтобы разглядеть ее получше. В темноте я увидела хорошо знакомый профиль, хотя она слегка отвернулась в сторону. – Может, ты мне привиделась?».

Герти отрицательно качнула головой.

«Скажи мне правду, – попросила я. – Что случилось с тобой на самом деле? Как ты оказалась в колодце?» – От желания обнять ее, приласкать, погладить по шелковистым волосам (они показались мне короче, чем раньше, но, возможно, меня просто подвело зрение) у меня даже заныло в груди, но я откуда-то знала, что не должна прикасаться к Герти. Кроме того, сейчас, наедине со своим дневником я, пожалуй, могу признаться себе, что я ее боялась. Немного, но все-таки боялась…

Герти повернулась в мою сторону, и улыбнулась, сверкнув ровными зубами. Потом она поднялась и, подойдя к окну, прижала к покрытому морозными узорами стеклу бледные ладошки. Немного помедлив, я тоже встала и, подойдя к ней сзади, вгляделась в темноту снаружи. Небо стало совсем черным, но на нем сверкал молодой месяц. В свете этого месяца я увидела Мартина, который вышел из хлева с лопатой в руках. На мгновение он поднял голову, чтобы поглядеть на окно нашей спальни, и я торопливо пригнулась как ребенок во время игры в прятки. Должно быть, Мартин все же меня не заметил, поскольку продолжал медленно шагать через двор.

Я знала, куда он идет.

И зачем…

Я повернулась к Герти, чтобы спросить, что мне делать дальше, но ее уже не было, и только на замороженном стекле остались подтаявшие следы двух узких детских ладошек.

Мартин

31 января 1908 г.