Люди зимы

Рути не ответила. Она перебирала фотографии, многие из которых все еще были в лабораторных конвертах, словно их никогда не доставали и не разглядывали. Одну за другой Рути откладывала в сторону размытые, нечеткие, неудачно сделанные снимки, на которых верхняя часть изображения часто оказывалась за белой рамкой. Вот они с Фаун на фоне кособокой рождественской елки, вот они играют в снегу, копаются в огороде, позируют с цыпленком на руках. В коробках попадались и детские фотографии Рути, на которых она была одна: например, здесь она стоит в бейсбольной кепочке – тогда ей было десять, и она впервые отправилась с мамой и папой в туристический поход. А здесь ей четырнадцать, и они с мамой демонстрируют новые, только что связанные свитера одинаковой расцветки. На этой фотографии Рути впервые увидела себя рядом с матерью со стороны, и поразилась тому, насколько они были несхожи. Сама она была высокой, худой, с темными волосами и глазами, тогда как мать была коренастой, чуть полноватой, с ярко-голубыми глазами и спутанными светлыми волосами.

Потом Рути попалась фотография, где ей было восемь. На ней она держала в руках химический набор, который выпросила на Рождество. Рядом сидел на корточках папа, он показывал Рути картинку с периодической таблицей химических элементов и объяснял, что все в мире – в том числе люди, морские звезды, камни, велосипеды и самые далекие планеты – состоит из комбинаций этих самых элементов.

«Разве это не удивительно, Рути?» – спрашивал он, однако идея, согласно которой все люди были составлены из одинаковых кирпичиков, отчего-то не пришлась Рути по душе. Даже в восемь лет ей хотелось, чтобы картина мира была более сложной.

Ей пришлось перебрать почти все фотографии, прежде чем она нашла свой самый ранний снимок. На нем она стояла на подъездной дорожке перед домом и прижимала к груди зеленого плюшевого медвежонка. На снимке ей было года три, не больше. Судя по всему, снимок был сделан весной: на траве рядом с дорожкой все еще лежали сметенные с нее кучи подтаявшего снега, но сквозь ледяную корку уже проглядывали первые крокусы. Сама Рути тоже была одета не по-зимнему: шерстяное двубортное пальтишко расстегнуто, шапка сдвинута на затылок, и из-под нее торчат две тонкие смешные косички.

Медвежонка она помнила. Рути назвала его Шерстюнчиком и повсюду таскала с собой, не расставаясь с игрушкой буквально ни на минуту. Не помнила она только одного – куда он девался потом. Большинство ее старых игрушек перешли к Фаун, но не Шерстюнчик – его она не видела уже довольно давно.

Неожиданно Рути так сильно захотелось снова прижать зеленого медвежонка к груди, что она едва не расплакалась.

– Слушай, Базз, – проговорила она, украдкой вытерев кулаком глаза и откашлявшись, – скажи мне одну вещь. Как ты думаешь, чьих фотографий у твоих родителей больше: твоих или твоей сестры?

Вопрос ненадолго поставил Базза в тупик. Он немного подумал, потом сказал:

– Пожалуй, фотографий Софи больше… Даже точно больше – она ведь была первым ребенком. Отец с матерью снимали буквально все, что она делала – даже как Софи в первый раз сама покакала в горшок. К тому времени, когда появился я, подобные вещи интересовали их уже не так сильно. Разумеется, меня тоже фотографировали, но снимков Софи больше раза в три. А что?

Рути кивнула. Базз только что подтвердил ее догадку.

– А где твои детские фотографии? Ну, когда ты была совсем крошечная? – спросила Фаун, глядя на сестру большими круглыми глазами поверх крышки ноутбука.

– Их нет, – призналась Рути.

– Ох… – Фаун разочарованно прикусила губу. – Жалко. Я хотела бы на них посмотреть. – Она снова уткнулась взглядом в экран, но, похоже, больше не играла.

Базз, кажется, начал что-то подозревать.

– Может быть, они лежат где-нибудь в другом месте? – предположил он, но Рути покачала головой.

– Я везде смотрела, их нет. И, похоже, никогда не было – я, во всяком случае, ни разу их не видела. Когда я была помладше, я часто просила маму показать мне мои детские фото, но она каждый раз отвечала, мол, обязательно – они где-то здесь, нужно их только найти. Но ни одного снимка я так и не увидела. Вот эта фотография с медведем – самая ранняя, какую я нашла. Здесь мне года три… – И Рути бросила на снимок еще один взгляд. Ее рука любовно обнимала медведя, счастливый взгляд был устремлен прямо в объектив, пальто и платьице под ним выглядели чистыми и новыми. Вот бы вернуться в прошлое, подумалось ей, усесться вместе с этой девочкой на качели, да расспросить ее обо всем. «Что ты помнишь? – спросила бы она. – И где ты была раньше?».

Закрыв глаза, Рути попыталась оживить в памяти свои самые ранние воспоминания, но ничего нового ей припомнить так и не удалось. Она помнила, как каталась на велосипеде по подъездной дорожке, и за ней погнался один из маминых петухов, помнила, как субботними утрами ездила с отцом на городскую свалку, помнила, как родители предупреждали ее никогда не убегать в лес одной, потому что с маленькими девочками, заблудившимися в чаще, могут произойти ужасные вещи.