Люди Зимнего дворца

Рано утром 14 декабря 1825 г. в караул на главную дворцовую гауптвахту Зимнего дворца заступила 6-я егерская рота лейб-гвардии Финляндского полка со штабс-капитаном Прибытковым, поручиком Гречем и прапорщиком Боасселем[126]. Они меняли карабинерную роту того же полка. В своих воспоминаниях царь подчеркнул: «Полк сей был в моей дивизии».

А. А. Кавелин. 1850 г.

С. Ф. Апраксин (1792–1862). 1817 г.

Еще не завершился развод нижних чинов по постам вокруг дворца, поэтому в караульном помещении находилась только часть караула. Николай I приказал выстроить весь наличный состав караула в Большом дворе Зимнего дворца перед крыльцом гауптвахты и приказал при отдании чести салютовать знамени и бить поход. Там царя нашел граф Милорадович, доложил ему, что восставшие собираются у здания Сената, и затем уехал туда. Фактически этот караул стал первой воинской частью, подчиненной лично императору. Николай I спросил солдат, присягнули ли они ему, на что получил утвердительный ответ. Действительно, лейб-гвардии Финляндский полк принес присягу Николаю Павловичу еще до заступления в караул.

Николай I так описывал свои дальнейшие действия: «„Ребята, московские шалят; не перенимать у них и свое дело делать молодцами!“ Велел зарядить ружья и сам, скомандовав: „Дивизия, вперед, скорым шагом марш!“ – повел караул левым плечом вперед к главным воротам Дворца»[127]. Заметим, что егерская рота того времени включала от 80 до 100 чел.

К этому времени Дворцовую площадь заполнили аристократы в экипажах и простолюдины. Многие заглядывали во двор дворца. Выводя караул за главные ворота Зимнего дворца, Николай Павлович увидел полковника лейб-гвардии Московского полка П. К. Хвощинского[128], залитого кровью. Царь велел ему укрыться во дворце, для того чтобы не обострять ситуацию.

А. Л. Воинов (1770–1832)

По приказу императора 6-я егерская рота встала поперек ворот Зимнего дворца, с внешней их стороны. Затем Николай Павлович «пошел в народ». По его же словам, надо было «выигрывать время, дабы дать войскам собраться, нужно было отвлечь внимание народа чем-нибудь необыкновенным – все эти мысли пришли мне как бы вдохновением, и я начал говорить народу, спрашивая, читали ль мой манифест. Все говорили, что нет; пришло мне на мысль самому его читать. У кого-то в толпе нашелся экземпляр; я взял его и начал читать тихо и протяжно, толкуя каждое слово. Но сердце замирало, признаюсь, и единый Бог меня поддержал»[129]. Одновременно Николай Павлович отправил своего адъютанта В. Ф. Адлерберга в казармы Преображенского полка на Миллионной улице, чтобы тот ускорил приход расквартированного там 1-го батальона. Фактически в это время огромной толпе с непредсказуемым настроением противостояло лишь около сотни вооруженных солдат, при этом император находился без всякой охраны в центре толпы.

Эту сцену из окон своих комнат, выходивших на Дворцовую площадь, наблюдала императрица Мария Федоровна: «Вдруг раздаются крики „ура“. Я спрашиваю, в чем дело, – мне говорят, что Государь на площади, окружен народом. Подхожу, вижу, что он окружен, что он говорит с ними, временами слышны отдельные голоса: все мои плакали от умиления при виде такой преданности народа. Через несколько времени после этого до меня донеслись снова крики „ура“; я опять подхожу, вижу Государя читающим народу манифест, это меня поразило и испугало…»[130]. Царь, завоевывая симпатии толпы, даже перецеловал тех, кто стоял поблизости от него, а затем попросил народ очистить площадь.

На этот момент 1-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка уже принял присягу буквально напротив Зимнего дворца – в дворцовом экзерциргаузе. Поскольку терпение царя иссякло, он сам направился от главных ворот дворца навстречу преображенцам, колонну которых встретил в самом начале Миллионной улицы, приказав им расположиться спиной к Комендантскому подъезду, левым флангом к экзерциргаузу, правым же почти дотянувшись до главных ворот Зимнего дворца. Когда батальон единодушно выразил готовность выполнять приказы царя, он понял, что у него появились новые верные ему войска: «Минуты, единственные в моей жизни! Никакая кисть не изобразит геройскую, почтенную и спокойную наружность сего истинно первого батальона в свете в столь критическую минуту»[131].