Люди Зимнего дворца

10 февраля 1855 г. император Николай Павлович последний раз покинул Зимний дворец. Несмотря на ухудшение самочувствия, он вновь отправился на строевой смотр. В результате к концу дня при слабых «подагрических припадках» обнаружилась лихорадка. Несколько дней положение его здоровья изменялось то к худшему, то к лучшему. О неопределенности состояния здоровья императора говорит запись графа П. Д. Киселева: «10-го числа оба (лейб-медики М. М. Мандт и Я. Ф. Карелль. – И. 3.) мне сказали, что болезнь серьезная, но что прямой опасности нет».

11 февраля император собирался с утра быть у обедни: «По пробуждении чувствовал себя слабым», поэтому «слушать Утреннюю не может, но постарается быть к литургии». В этот день медикам удалось настоять на постельном режиме и уложить царя на его походную кровать[762]. Как зафиксировали в камер-фурьерском журнале, Николай I «обеденного стола не имел по нездоровью». К императору в разное время приходили родственники. Врачи отмечали озноб, а затем сильный лихорадочный жар. Вечером появилась испарина, «и в течение ночи припадки уменьшились. Язык, однако, был нечист, и оказалась чувствительность в печени»[763]. Царь принял министра Императорского двора и своего друга юности В. Ф. Адлерберга. В этот день министр пытался убедить царя начать печатать медицинские бюллетени со сведениями о ходе его болезни, но император решительно запретил публикации, «не желая беспокоить подданных»[764]. Эпизод свидетельствует, что Николай I все еще воспринимал свое недомогание как рядовую болезнь, из которой он непременно выкарабкается.

Литография А. А. Козлова. Известия из Севастополя. 1854–1855 гг.

Начиная с 12 февраля все мемуаристы отмечают начало обвального развития заболевания императора. Около обеда вновь начинается озноб, а затем «лихорадочный жар». Император впервые в течение всего дня оставался в постели. Медики отмечали, что «кашель и извержение мокроты были весьма умеренны. Вечером оказался пот, и как язык стал несколько чище, то по ходу болезни можно было ожидать простой перемежающейся лихорадки, с желудочным расстройством»[765]. В камер-фурьерском журнале, видимо, со слов лечащих врачей, фиксировались его недомогания: «Лихорадка почти перестала. Голова свободна… Пульс сего дня удовлетворителен. Кашель, извержение мокроты не сильнее»[766]. Император по-прежнему не обедал.

В исторической литературе подчеркивается, что фатальную роль в развитии болезни императора сыграло известие о неудаче русских войск в «деле под Евпаторией» в ходе Крымской войны (1853–1856 гг.). Царь буквально жил от курьера к курьеру и тяжело переживал неудачи русской армии в Крыму. В медицинских документах упоминалось, что известие об очередном поражении русских войск привело к усилению лихорадки. Несмотря на предпринятые врачами меры, Николай Павлович был уже не в состоянии справляться с обычным объемом дел, и с 12 февраля[767] цесаревич Александр Николаевич принял на себя часть обязанностей по управлению страной.

13 февраля в камер-фурьерском журнале записали: «Его Величество заболел 10 февраля лихорадкою, которая 11 числа повторилась. Ночью на 13 было мало сна, лихорадка менее, голова свободна. К литургии не выходили».

В последующие дни болезнь развивалась – лихорадка, кашель с мокротой с примесью крови. По записям в камер-фурьерском журнале 14 февраля известно, что император ночью «мало спал», но «лихорадка почти перестала. Голова свободна», однако он по-прежнему не обедал и не ужинал. В ночь на 15-е немного спал: «Пульс сего дня удовлетворителен. Кашель, извержение мокроты не сильнее». Императрица Александра Федоровна и дети несколько раз приходили в Нижний кабинет.

С 16 февраля 1855 г. без ведома царя, но с разрешения «Высочайшей фамилии, для Августейших Членов оной и особ, приезжавших во дворец, составлялись в приемной комнате краткие записки о том, как проводимы были им ночи». О состоянии здоровья в камер-фурьерском журнале записано: «Вчера после лихорадочного движения, сопровождавшегося ревматической болью под правым плечом, Его Величество в эту ночь спал, но не так покойно. Голова не болит, извержение мокроты свободно».

С 17 февраля лихорадка усилилась, «отделение мокрот из нижней доли пораженного правого легкого сделалось труднее», и для медиков стала очевидной вероятность смерти императора. Царь терял сознание и бредил. В этот день к лечащим врачам М. М. Мандту и Ф. Я. Кареллю присоединился лечащий врач цесаревича И. Енохин. Медики сообщили цесаревичу о возможности «паралича сердца»[768]. 17 февраля Л. В. Дубельт[769] записал в дневнике: «Разнесся смутный слух о болезни Государя Императора и произвел всеобщее, как видно и искреннее, прискорбное впечатление»[770].