Люди в голом

Безумный MZIX подошел к нашему столику, нагнулся к моему уху и предостерегающе прошептал:

— Ты зря сел на этот стул. Он брыкается!

Я вздрогнул и сосредоточенно принялся за салат.

Костя тут же забыл обо мне и тронул за плечо Андреева:

— И ты, Витя, тоже будь осторожней! Обещай!

— Буду, буду! — поспешно сказал Витя. — Обещаю!

MZIX кивнул нам на прощание и вышел из кафе.

А я, наконец, сообразил, что загадочные туалетные надписи вовсе не так загадочны, какими поначалу кажутся.

— Витя, как ты думаешь, — спросил я через два дня у Андреева (он считался на историческом факультете знатоком), — надписи на стенах туалетов — стоящая тема?

— Вполне! Только ты, прежде чем писать, собери побольше материала. Это я тебе советую как историк — филологу, а то вы, филологи, вечно в облаках летаете. Могу для коллекции предложить стихотворение. Я неделю назад прочитал на стене туалета в здании 12-ти коллегий.

Стихотворение мне понравилось. Оно начиналось очень романтично:

Приветствую тебя, пустынный уголок!
Сюда я, наконец, добрался.

Впрочем, последние строчки все портили:

Когда бы ты мне не помог,
То я б, наверно, обосрался.

Потом я прочел много надписей. Недолгое затворничество со спущенными штанами, видимо, не располагает к обстоятельному творчеству и изобилию мысли. Секс и политика. Политика и секс. И еще физиологические отправления. Вот, собственно, и весь круг тем, разработанный туалетными писателями.

Иногда эти темы переплетались. В том же туалете здания 12-ти коллегий на стене я обнаружил следующие строчки:

Пусть накакают в штаны
Поджигатели войны!
И да будет сей сортир —
Бастион войны за мир!

В мужском туалете Публичной библиотеки, в здании научных залов, на двери кабинки долгое время красовалась надпись, вероятно оставленная противником либеральных реформ:

Пусть Собчак хоть трижды мэр,
У него прыщавый хер!

Тем же почерком в соседней кабинке было написано:

Всюду жид сидит!

А ниже — приписано уже другой рукой:

И антисемит!

Общественность, по-видимому, хотели убедить, что по большой и малой нужде ходят не только антисемиты, но и стойкие борцы с этим безобразием.

Исключением из правил оказалась всего одна надпись, оставленная кем-то на стене филфаковского туалета, — по-видимому, забредшими туда математиками или физиками:

Легче вставить в жопу палку,
Чем врубиться в начерталку.

Леха и Антон (злой)

Не знаю… Я не пробовал ни того ни другого.

А той статьи про туалетные надписи я так и не написал.

И не прославился.

Рок-группа, которую я так и не создал

— Конформист вы, Андрей Алексеич! — сказал мне как-то раз Филипп Федчин.

Мы сидели за столиком в кафе Смольного института. Филипп, заместитель декана, я и Кристина Пекина, преподавательница английского языка. Эта Кристина была в свое время моей однокурсницей, и мы знали друг друга с очень давних времен.

— Почему это конформист? — удивился я. — Я, наоборот… я — левый, я — за революцию.

— Вот потому ты и конформист, — ухмыльнулся Федчин. — Сейчас ведь модно быть левым. Под это гранты раздают.

Ухмылка Федчина мне не понравилась.

— На что это ты намекаешь? — говорю. — Чего это ты врешь?!! Когда это я гранты получал? Я сроду ни на какие гранты не подавал. А Сороса всегда недолюбливал. Я за идею! Да где это ж я конформист?!

— «Где», «где», — пожал плечами Федчин. — Да везде!

«И этот туда же, — подумал я. — Мало мне дома разговоров».

— Ты со всеми дружишь, — спокойно продолжал Федчин, — беседуешь, особенно с девушками. Даже с теми, кого знать не знаешь, заигрываешь. Да и темы выбираешь конъюнктурные. На публику ты, Андрей Алексеич, работаешь! — резюмировал Федчин. — Хочешь всех развлекать, хочешь быть в центре внимания. Да еще при этом идеалами прикрываешься… Скажите, Кристина Владимировна, — повернулся Филипп к Кристине, которая во время нашего разговора сосредоточенно ела пирожок с мясом. — А вот когда вы вместе с Андреем Алексеичем учились, он тоже был таким?

— Каким? — спросила Кристина с набитым ртом.

— Кристина! — вмешался я. — Ты сосредоточься! Тебя спрашивают, был ли я блядью.

Услышав слово «блядь», Кристина покраснела, а Филипп поморщился.

— Не передергивайте, Андрей Алексеич, — сказал он. — Я вас так не называл. Я упрекал вас в некотором, подчеркиваю, в некотором, конформизме.

— Ладно, — согласился я. — Пусть Кристина скажет. Ну что, был я блядью, когда мы учились?

Кристина некоторое время молчала, сосредоточенно глядя перед собой. А потом сказала Федчину, словно оправдываясь:

— Филипп Владимирович! Но мы в нашей группе Андрея все равно любили.