Люди Церкви, которых я знал

Старица запрещала нам любые выходы в мир. Для нас существовали только монастырь Христа и небо. Чтобы мы могли не выходить из монастыря, старцы назначили служить нам одного добродетельного и духовного монаха. Я расскажу тебе о том, в чём заключалось служение этого монаха, чтобы ты увидел, насколько отцы старались оградить нас от зла. Каждое утро после окончания богослужения мы на скамье, находившейся во внешнем дворе монастыря, оставляли наши корзинки, в которых оставляли свои заказы, написанные на бумажке, и деньги. Своих имён мы не писали. Видишь ли, наш монастырь был особножительным, и поэтому каждая из нас должна была сама заботиться о своём пропитании. После того как мы оставляли заказы в безымянных корзинках, дверь монастыря закрывалась. Только тогда приходил монах-служитель, навьючивал корзинки на ослика и ехал в село. Вернувшись, он оставлял корзинки на скамье, стучал в дверь кольцом и исчезал. Наверное, многие из нас вообще никогда не видели его фигуры. Как-то раз одна сестра, что-то забыв, вышла во двор после того, как двери закрылись, чтобы что-то дописать в своём заказе, так он её чуть не убил! После этого никому из нас уже не хотелось показываться там в то время, когда он уходил или возвращался с покупками. Этот порядок был нерушимым. Старцы спросили этого монаха, прослужившего нам около сорока лет, не было ли у него какого-нибудь искушения. «По вашим молитвам, – отвечал он, – я не видел их лиц, не видел их даже со спины, и Бог сохранил меня от самого тонкого помысла».

Старица особенно помогла мне возлюбить Христа при помощи непрестанной молитвы. Эта молитва буквально спасала меня во время искушений. Она сделала моё сердце пламенным.

(Это действительно было так. Она достигла высокого духовного совершенства и привлекла к жизни с собой двух своих сестёр, а потом и свою мать, так что под конец в келье их жило уже четверо. Под влиянием её постоянных увещаний вернулся из Америки также её брат, который стал монахом Модестом в монастыре Лонговарда.)

В монастыре Христа всё шло прекрасно, пока на острове не появился митрополит Херувим. Монахини возрастали и численно, и духовно. В монастыре было несколько монахинь очень высокой жизни. Монахиня Мелания, с которой я был лично знаком, когда уехала на Крит, стала образцовой игуменьей. Когда на Крите хотели охарактеризовать какую-нибудь хорошую монахиню, то говорили: «Она похожа на монахинь старицы Мелании».

Митрополит Херувим стал часто приходить в монастырь, что игуменье Парфении совсем не нравилось. Он лишил её игуменства и поставил на её место монахиню, которая была гораздо хуже. С этих пор монастырь лишился покоя. Начались беспорядки, вынудившие старицу Парфению вместе с сорока монахинями оставить монастырь. Тогда ушла и Мелания с некоторыми другими, и нас осталось совсем немного, по большей части те, кто родился на Паросе. Тогда и наша сестра ушла от нас из-за введения нового стиля. Я с моей сестрой Анастасией ежедневно были под прицелом новой игуменьи из-за того, что я жила со старицей Парфенией и часто говорила о её хороших качествах. Впрочем, я не дерзала уйти без благословения старца и извещения свыше. Услышав глас Божий, я стала монахиней, поэтому и уйти из монастыря я тоже могла лишь услышав этот глас снова. Я много молилась, спрашивая о том, уходить мне или нет. Наконец, я пошла ко гробу преподобного Арсения, опустилась на колени и со слезами стала просить его указать, каким путём мне идти. В конце своей молитвы я добавила, как всегда: «Молитвами святых отец наших и преподобного отца нашего Арсения…» – и, не успев окончить, услышала из гроба преподобного: «Аминь, Парфения!»

По благословению старца Филофея мы построили исихастирий на этом участке, доставшемся нам в наследство от нашей матери, бывшей из рода Зумисов. Наш дядя Хрусис, мамин брат, очень любил нас. Раз в две недели он приезжал к нам и доставал из своего мешка разное добро, какое в то время могло быть у сельской семьи. Он испытывал к нам глубокое благоговение и заботился о нас. Монахини спрашивали Анастасию:

– Что вам принёс старик Зумис?

– Ничего особенного.

– Ничего себе «ничего особенного»! Чтобы привезти к вам свой мешок, ему пришлось погрузить его на телегу с двумя лошадьми.

Во время оккупации нам приходилось очень тяжело. Мы едва не умерли от голода и недостатка самого необходимого. О нас тогда много заботилась твоя тётя Марули, которая теперь стала монахиней Феоктистой. Тайком ли, открыто ли, она находила способ принести нам хлеб. А в 48-м произошло ужасное: коммунисты убили нашего брата, монаха Модеста.

Модест стал монахом в 30-х годах в монастыре Лонговарда. Мой отец, постоянно его навещавший, рассказывал:«Всякий раз, когда я оставался в его келье, мне было непонятно, когда он отдыхает. Всю ночь он клал поклоны и молился на коленях. Клянусь, это правда: я никогда не видел его спящим. На богослужения он приходил первым и постоянно осенял себя крестным знамением».