Семья у Людвига большая: родители, пятеро братьев, сестра. Все работают на шахте. До войны хотя было и трудновато, но концы с концами сводили. Сейчас стало совсем плохо. Утром — ломтик хлеба и кружка эрзац-кофе, в обед — тарелка супа, на ужин — остатки супа и еще ломтик хлеба. Прикупить нечего — без карточек только соль. На ребенка дают пол-литра молока. Многие солдаты присылают с фронта посылки с разным барахлом, отнятым у русских, но Людвиг чурался такой добычи.
Шахта, где работал Людвиг, — в десяти километрах от Эссена, но он крайне редко ездил в этот город, последний раз был там за две недели до войны. Слыхал, что англичане часто бомбили Эссен. Недавно отец сообщил ему намеками, что город сильно разрушен, и убитых не успевают хоронить.
Когда Людвиг уходил на войну, родители плакали. Мать говорила, что он ни за что не вернется. Людвиг не осмелился рассказать родным о своих планах, но сам был спокоен: он будет, обязательно будет жить, потому что откажется участвовать в этой войне. Сдастся русским и дождется в плену мира. Когда это будет? Он не знает. Но теперь ему все равно. Война и так сломала ему жизнь. До войны он собирался жениться; овладел квалификацией слесаря, рассчитывал, что будет хорошо зарабатывать. И все пошло прахом. Так уж лучше сидеть в лагере для военнопленных, чем рисковать жизнью ради тысячелетнего рейха. Да и проживет ли рейх тысячу лет? Людвиг в этом сильно сомневался. Он считает безумием воевать против всего мира, как этого хочет Гитлер…
В палатку, где идет затянувшийся допрос пленного, входит девушка в военной форме — полевой почтальон. Она раздает письма офицерам. Людвиг понял, что происходит. Он печально улыбается, и мне понятно, о чем он думает: вероятно, пройдет не один год, прежде чем он получит весточку из дому. Но что поделаешь? Такова уж участь военнопленного…
Я не знаю, как сложилась дальнейшая судьба этих двух, столь разных немцев, с которыми свела меня судьба в рядовой, будничный день войны 6 июля 1942 года. Живы ли они? Как живут сейчас, что делают, о чем размышляют?
Хотелось бы думать, однако, что суровый урок, преподанный им жизнью на изрытых бомбами и снарядами черноземных полях Орловщины, где замертво легли многие десятки тысяч их сверстников, научил их мыслить и заставил сделать для себя должные выводы…
И последнее, о чем хотелось бы сейчас сказать: если живы они, пусть вспомнят о русских солдатах, которые даже в трудную, нечеловечески тяжелую для нас пору, превозмогая в сердце своем горькое чувство ненависти к тем, кто вторгался в наш дом, терпеливо убеждали их сбросить с себя упряжь Гитлера, стать людьми и спасти свои души.
Упорство
В один из этих июльских дней нам посоветовали побывать у артиллеристов.
Это были артиллеристы 15-й Сивашской стрелковой дивизии, которая приняла на себя один из основных немецких ударов в памятное утро двадцать восьмого июня близ города Тим. Рассуждая теоретически, дивизия, выдержавшая такой удар, должна была бы перестать существовать. Аккуратные немецкие генералы свои расчеты строили так, чтобы в течение нескольких часов умертвить все живое в том квадрате, где стояла дивизия. Были рассчитаны должные нормы взрывчатых веществ, стали, алюминия, необходимое количество самолето-вылетов, танков, артиллерии, пехоты. И, как всегда, был допущен только один просчет: недооценена стойкость советского человека.
Дивизии пришлось отойти, оставить рубеж, укреплению которого было уделено так много сил и энергии. Но она отошла организованно, не оставив ни одного орудия, ни одной машины. И теперь дивизия продолжала сражаться, удерживая новый рубеж, хотя потери ее в людях велики.
На этом участке фронта возникла небольшая передышка. Немцы, получив свое, вынуждены были перегруппировываться, подтягивать резервы. Наши пушки молчали. Артиллеристы дивизии писали письма домой, брились, приводили в порядок свое обмундирование — это был первый отдых за неделю страшных, поистине небывалых боев.
Люди были полны впечатлений от пережитого. Им хотелось как-то осмыслить, продумать пережитое за эти десять дней. Поэтому, бойцы были весьма словоохотливы. Собравшись в тесный кружок, они наперебой рассказывали:
— Начал он с рассвета. Как стали бить из пушек — земля закипела…
— Да что из пушек! Самолеты — вот что было страшно. Сразу десятки. И без перерыва. Через каждые три-четыре минуты — штук по тридцать самолетов… И снова, и снова…
— А огнеметы! Как зажарили по нашему лесу — все горит, нет спасения…
Картина боя стоит перед глазами у людей. Памятны все подробности, до самых мельчайших.
Передовые рубежи дивизии располагались вдоль берега мелкой речки. Левее стоял 47-й стрелковый полк, правее — 321-й. Огневые позиции поддерживавшего их 203-го артиллерийского полка находились немного подальше — в Урыновском лесу: в восьмистах метрах от берета наблюдательный пункт артиллеристов, за ним в ельнике — огневые позиции.