Люди мимоезжие. Книга путешествий

– Да он заругается.

– Заругаешься? – спросили Терешечку.

– Заругаюсь, – сказал. – Ходит, выпивку клянчит, меня позорит.

– Терентий, – позвал дед из куста. – Лишу родительского благословения.

– Лиши, лиши. Не больно и надо.

– Терентий, – позвал тот слезливо. – Наследство не отпишу.

– Да чего у тебя есть?

– Чего, чего... Шубный пинжак. Галифе. Ремень с бляхой. Много чего.

А сам уже лез в лодку, бурчал обиженно:

– Да я в МеВеДе работал. В спецчастях. Бандитов ловил на высотных местах сибирской низменности.

– Наш человек, – сказали сверхсрочники.

– Не наш человек, – сказали от канистры.

Но отлили.

Со знакомством – святое дело.

Пришел мужчина – калган бритый, двустволочка в узорах, не иначе, немецкой работы, ягдташ-патронташ с иноземной наклейкой, сапоги до пупа, дым сигареты ненашенской, строго спросил с берега:

– Что за народ?

– Сбродня, – ответили. – Лесовики. Дикие мужички. Дрянца с пыльцой. Ты кто есть?

– Кто есть, – сказал важно, – вам знать незачем. Кто буду – еще узнаете.

Степа-позорник подкатился незамедлительно:

– Наработано. Бандитов наловлено. Медаль отхлопотать за героическую жизнь.

А тот:

– Зайдете в приемные часы.

Сел на носу. Отдельно от прочих.

– Не, – сообщил. – У меня коньяк.

– А никто и не подносит, – сказали от канистры.

И поглядели нехорошо,

Лодка уже осела заметно, но народ всё прибывал.

Пришел мужик с капканом.

Пришел малец с луком.

Малоумный с рогаткой.

Недросток с фоторужьем.

Пришли вместе слепой с глухим: один слушает, чего где шевелится, другой палит туда без передыху. Бой-гром по лесу: авось, в кого попадут.

Последним притопал звероватый дядя, косорукий, косоротый и косоногий. То ли человек, то ли полулюдок.

– У меня фузея, – сказал. – Стволы-стаканы. Кило пороху, два кило гвоздей: стаю на лету снимаю.

Зауважали:

– А вы кто есть?

– Косой Гам-Гам.

– Из каких будете?

– Из недоносков.

– Чего надо?

– А чего всем. Я их руками рву, с пером ем.

– Годится. Иди к нам жить.

Влез. Лодка осела. Борта вровень с водой.

– Потонем, – сказал Степа-позорник.

– Не потонем, – сказали от канистры. – Еще не допито.

– Мы не потонем, – сказали сверхсрочники. – У нас плавучесть повышенная.

– У меня тоже, – сказал калган. – Везде всплывал.

– А и потонем, – слепой с глухим, – спирт не надо разводить. Сам разбавится.

И протянули складные стопочки. С виду неприметные, а раскроешь – ведро входит.

Прибежал малый с бутылкой, прыгнул на корму, лодка черпнула бортом:

– Чего стоим?

И мы тронулись.

Сбродня. Дрянца с пыльцой. Всякие разные.

Сбежать бы, да некуда.

От себя не сбежишь.

4

Дальше – туман.

Захочешь – не вспомнишь.

Туман снаружи и туман внутри.

Только прогалы редкие, как оконца в трезвый мир.

Терешечка толкался не спеша шестом, лодка ползла тяжело, брюхом раздвигала осоку.

Болотная жижа. Пузыри. Осклизлые коряги. Островки гнилых трав. Вода на дне. Ноги промокшие. Спины озябшие. Жуть и пьянь.

– Моё! – верещал малый и махал под носом бутылкой. – Сперва выпьем моё!

Мой друг глотнул с пониманием и сразу отпал.

– Бесиво, – сказал из беспамятства. – Зелье одуряющее. Настоено на голом спирту. Трава-дурман, да дуришник, да волчья ягода, да сонная одурь, да черная псинка, да песья вишня, да кошачья петрушка, да собачий дягиль, да свиная вша, да синий зверобой, да мужичий переполох, да мухоморов – по вкусу.

И сник.

Терешечка взял бутылку, оглядел на просвет.

– Где брал?

– У мужика у одного, – сказал малый. – Тут, за углом. Я у него всегда беру.

– Что за мужик?

– Да когда как. То он зверь, то жеребец, а то гриб. А сегодня не пойми чего. Снизу мохнато, сверху гладко, посередке дыра.

– Всё правильно, – сказал Терешечка. – Можно пить.

Другие глотнули и тоже отпали.

Кто-то лез искупаться.

Кто-то полз целоваться.

Кому-то лили в рот прямо из канистры.

Костер разводили в лодке.

Подгребали ружьем.

Малоумный пулял из рогатки.

Мужик ставил капканы.

Малец крякал в туман, подманивая уток.

Косой Гам-Гам сворачивал дула в узел и на спор разворачивал их назад.

Бритый калган бил себя в грудь и отчитывался за истекший период.

Недоросток целился фоторужьем и мешал всем пить.

Отобрали у него ружье и выкинули за борт.

Завопил – выкинули и его.

Потом он долго брел следом по пояс в воде, жаловался, что кусают пиявки, просил прощения. Простить его не прощали, но наливать наливали.

Степа-позорник подкатывался к сверхсрочникам:

– Отхлопотать! Немедленно! Хоть чего! Хоть «Материнскую славу»...

Те отвечали с натугой:

– Сперва с Китаем разберемся, а уж потом – тебе.

Смазные, скрипучие, ружья у колен. Пили – не пьянели. У них от бесива только глаз жестче.

Глухой орал слепому:

– Эй, ты, подпрыгни! Я тебя влет возьму!

Слепой орал зрячему:

– Эй, ты, голос подай! Я тебя на звук сниму!

Эти, от канистры, задирались к калгану:

– Начальничек! Давай твою пукалку пропьем!

Калган цеплялся к косому:

– Эй, парень, выверни глаз! Целиться будет удобно.

Косой Гам-Гам нарывался на драку:

– Чёренький, ты чего не пьешь?

– Да так как-то...

– Учти, чёренький! У меня ружье само стреляет. Раз в году.

И ненавидел уже меня, трезвого.

Малый верещал с кормы:

– По рублику! По рублику!

– По рублику, – сказали от канистры, – святое дело.