Люди и судьбы

Я-то почему всё это говорю? Без эмоций жили. Просыпаюсь утром, а сосед мёртв. Ну, вынесли, похоронщикам отдали, и всё, забыли. Кто он, что он? Нет человека и нет, и всё тут. Работаешь, а рядом с тобой упал человек, и ты уже знаешь, это кандидат в покойники. Знаешь, и всё, только думаешь, как бы самому не упасть, а через пару минут и об этом перестаёшь думать. Думалка вся как мёртвая, мерно гудит, и всё. В висках шум и стук. Тук, тук… Это сердечко наигрывает. Значит, вроде как живой. И вновь в мозгах туман. А тут как ту горбушку вспомню, и слёзы из глаз…

Пожалуй, только в сорок пятом некое просветление пришло. Немчура почувствовала, что конец войне скоро, пыл свой слегка усмирила. Капо, так те продолжали злобствовать, а немцы притихли малость. В конце апреля сорок пятого наконец-то пришло освобождение. Американцы нас освободили. Как-то не особо заметно всё произошло. Вроде вот немцы ещё бродят по периметру, и тут вдруг крики, шум. Все бросились из барака наружу. Ожидали, конечно, ожидали мы освобождения и вот дождались. Американцы на танках и автомашинах у проволоки. Я-то к забору не поспел, оно, может, и к лучшему, подавили многие тогда с радости друг друга. А уж капо досталось так досталось. Порвали некоторых, прямо вживую порвали. Американцы, увидав нас, просто рыдали. А что ж не плакать? Худые, оборванные и кричащие скелеты. Вместо улыбок широко открытые кривые рты. Картинка, конечно, не для слабонервных.

Дальше фильтрационный лагерь, томительное ожидание передачи советской администрации и на родину. Допрос в НКВД был, по счастью, для меня формальностью, всё же я с шестнадцати лет в лагере. Так что получил справку о пленении, а уж потом паспорт. И вот я на родной земле. Возраст двадцать, образования никакого, изранен, переломан, с нервным тиком, делать, кроме как копать и носить грузы, ничего не умею. Двадцать лет, а ещё не целован. Вот таким прибыл я из далёкой неметчины.

Дальше. Ну а что дальше? В Токмаке не стал оставаться, пустой город, а мне надо было на ноги становиться, учиться, работать. Вот в Винницу и подался. Мечтал в детстве военным стать. Вроде как всё и получилось, сами видите.

Архипыч притих, и я помолчал за компанию. Говорить ничего не надо было. Всё было сказано.

Это была моя последняя встреча с прапорщиком Краснокутским.

Военная судьба погоняла меня по землице нашей. Москва, военная академия, ракетный полк в Гусеве. Служба в Литве, на иркутской земле, на Псковщине, и вот вновь Москва. Новые люди, новые впечатления, хорошая должностная карьера. Семья, дети. Весь этот жизненный водоворот крутил и вертел меня вовсю. Остановка произошла лишь в 1991 году, в августе. Когда оказалось, что ни партия, ни армия никому не нужны, вот-вот будет всеобщий мир и братание. И мы, офицеры, особенно политрабочие, тоже вроде как ненужными стали. Однако мир миром, а хлеб с молоком меж тем никто не отменял. И я, и моя семья хотели кушать. Надо было не обижаться на страну и её вожаков, а искать работу. Ничего, всё образовалось, и работа появилась, и быт помаленьку устроился.

И вот однажды в офис конторы, где я работал, зашёл земляк моей супруги Валера Краснокутский.

– А Николая Архиповича Краснокутского вы, случаем, не знаете?

– Так это мой отец!

Вот так. Земля, как оказалось, не только круглая, но ещё и очень маленькая, раз такие встречи происходят.

– И как там Архипыч?

Долго мы с Валерой общались. Он и о себе поведал, и про отца рассказал. Завершил Николай Архипович военную службу, на пенсии нынче. Оформляет компенсацию за концлагерь, оказалось, у немцев и после войны всё в порядке. Как у них там говорят: alles ist abgemacht! Получил Николай Архипович документ, что он действительно был подневольным восточным рабочим, причём быстро получил, один запрос – и вот она справка, на руках. Здоровье вроде как по возрасту, старые болячки не особо себя проявляют, но всё же помнит он и удар прикладом по голове, и избиения, всё помнит. Молчун он, как и прежде. Больше садовым участком своим занят, зеленью, ягодами и фруктами.

Порадовался я за своего сослуживца, от души порадовался.

Это был 1998 год.

Не часто мы общались с Валерием Николаевичем, сыном Архипыча, но общались. С праздниками поздравлялись и так, по-дружески, порой болтали, тем более что общие темы есть, как-никак в одном городе жили. И вот как-то весной двухтысячного принёс Валерий тяжёлую весть. Умер его отец. Чуток не дожил до семидесятипятилетнего юбилея.

Семьдесят пять, конечно, солидный возраст. Огромные испытания, трагедия концентрационного лагеря позади, тяжелейший жизненный путь. Казалось бы, горько сознавать, что ушёл человек. Однако что поделать, такова жизнь.

Но то, о чём мне рассказал Валерий, повергло меня в шок. Просто в шок.

Как оказалось, не умер Николай Архипович, убили его. Да. Именно так.