Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

В 1787 году Плимут посетили двое участников комиссии, занимавшейся перестройкой старинного парижского Странноприимного дома, и с большим изумлением увидели, что их замыслы уже реализованы британцами. Странноприимный дом, построенный на острове Сите в VII веке, к концу XVIII столетия разросся так, что занял оба берега Сены и соединяющий их мост. Часть многоэтажных корпусов теснилась на пирсах, и их цокольная часть напоминала ласточкины норы, вырытые над мутной водой. Подобная скученность была в порядке вещей, когда основная задача богадельни заключалась в спасении душ, но к концу XVIII века развитие медицины и рост ее авторитета, подкрепленные стремлением государства упрочить свою власть над народом, привели к тому, что доктора начали отвоевывать управление больницами у религиозных орденов. Теперь они могли беспрепятственно настаивать на своем и претворять в жизнь теории о миазмах. В результате переполненный Странноприимный дом (в ходе одной из инспекций там обнаружилось 2377 пациентов, нередко делящих одну койку на восьмерых) прослыл «самым опасным местом на свете». Врача-реформатора Жака Тенона ужасали его «узкие темные коридоры с заплеванными стенами, заляпанные нечистотами из тюфяков и опорожняемых суден, гноем и кровью от ран и кровопускания»{189}. В 1772 году в здании вспыхнул пожар, который унес жизнь 19 пациентов и вызвал огромный общественный резонанс. В результате было предложено свыше 200 проектов перестройки Странноприимного дома, и в большинстве из них предполагалось строительство нескольких корпусов.

На ближайшую сотню лет в медицинской архитектуре утвердилось разделение больничного здания на корпуса. Изобилующий войнами век вроде бы подтверждал преимущества разрозненного содержания пациентов. В частности, во время Крымской войны Флоренс Найтингейл отмечала 42 %-ную смертность британских солдат в реквизированных под госпиталь османских казармах Ускюдара. Из-за забитой и переполненной канализации скапливались экскременты, а поступавшая с перебоями вода, как выяснилось, текла через разлагающийся конский труп. В то же время в смонтированном из готовых панелей по проекту Изамбарда Брунеля ренкиойском госпитале смертность не превышала 3 %. Рассредоточенные по территории деревянные двухпалатные корпуса на 50 человек были покрыты тщательно отполированной жестяной кровлей, отражающей палящие солнечные лучи. Ренкиойский госпиталь вызвал безмерное восхищение Флоренс Найтингейл, свято верившей в теорию миазмов, поэтому, вернувшись в Британию, знаменитая медсестра начала требовать реформ. Больничные здания, утверждала она, не должны превышать высотой двух этажей, а от внутренних дворов следует отказаться вовсе, поскольку там скапливается дурной воздух. Гигиена палат требует сквозной вентиляции, поэтому корпуса должны быть отдельно стоящими, чтобы продуваться насквозь при открытии окон на противоположных сторонах. Такие палаты получили название найтингейловских, хотя Флоренс всего лишь популяризировала этот тип. Спартанская обстановка способствовала свободной циркуляции воздуха, а стройные ряды коек облегчали медсестрам доступ к больным – и распространяли на гражданские больницы военную дисциплину их предшественников-госпиталей. Форму найтингейловской палаты диктовала не только теория миазмов, но и тяга к визуальной дисциплине в духе Фуко. «Каждый лишний чулан, прачечная, раковина, прихожая и лестница, – писала Найтингейл с фельдфебельским напором, – представляет, с одной стороны, место, которое требуется чистить, тратя силы и время, а с другой – удобное укрытие для жаждущих приключений пациентов или обслуживающего персонала. А такой контингент в больницах будет всегда»{190}.

При всей своей ошибочности в отношении возбудителей болезни теория миазмов и ее воплощение в архитектуре все же сумели сократить смертность пациентов за счет рассредоточения больных и улучшения санитарных условий. Окончательным ее триумфом явилось создание в Лондоне центральной канализационной системы по проекту Джозефа Базалджетта. Однако в конце концов стало очевидно, что одного искоренения источников миазмов недостаточно – тем более что в это же самое время Пастер и Кох открыли подлинные механизмы возникновения инфекций, и бактериальная теория восторжествовала над миазматической. Вместе с последней отмерло и деление на корпуса, однако некоторые ассоциировавшиеся с такой планировкой концепции оказались неискоренимы. В частности, ценность солнечного света и свежего воздуха превозносилась вплоть до XX века и далее, о чем свидетельствует прозрачность и планировка Финсберийского лечебно-оздоровительного центра. Построенный после подтверждения бактериальной теории, но до распространения антибиотиков, он функционировал во время своеобразного 70-летнего междуцарствия, когда еще бытовала вера в волшебную антибактериальную силу солнечного света. Кроме прочих помещений в нем имелся солярий, где жители трущоб могли понежиться под искусственным солнцем – распространенная в те времена процедура.