Лючия, Лючия

– У него и у его братьев. Тони – человек ужасного характера. Такой нетерпеливый. Современные мужчины совсем не такие, каким был мой отец. Иногда они напоминают мне моих братьев, но те, по крайней мере, уважали семью. Теперь я счастлива, если кто-то из племянников просто помнит о моем существовании. Я прекрасно понимаю, что пожилые люди ужасно скучные и неинтересны молодым, но я как-никак их тетя – родная сестра их отцов.

Кит кивает, чувствуя себя немного виноватой. Ей тоже не особенно нравилась перспектива, провести вечер в компании этой старушки.

Тетушка Лю продолжает:

– Тони – старший сын моего старшего брата, Роберто, который уже давным-давно умер.

– А у вас много братьев?

– У меня было четыре брата. Я – самая младшая.

– И что с ними случилось?

– Они все умерли. Я последняя из семьи Сартори. Скучаю по ним безумно. Роберто, Анджело, Орландо и Эксодус.

– Интересные имена. Особенно Эксодус. Вас всех назвали в честь героев оперы?

– Нет, двоих, – улыбается тетушка Лю. – Вы интересуетесь оперой?

– Не я, моя бабушка. Она постоянно слушает грампластинки. Когда я предложила ей сжечь их, она чуть не убила меня. Для бабушки это целый ритуал: она ставит пластинку в патефон, включает его на полную катушку, песня играет с жутким скрипом, но она снова и снова переводит иголку к началу. Может, ей кажется, что с этим скрипом музыка звучит лучше.

Лю подливает чая Кит.

– Знаете, когда вы станете старше, вы поймете, что значат все эти старые вещи. Прикипаешь к ним всей душой. Они как старинные друзья, которые знают все о твоей юности. Так дайте ей заново пережить это. Это ее прошлое, понимаете?

– Думаю, да. Поэтому вы живете в этом доме? Иначе Сартори продали бы его, получили хорошие деньги и купили квартиру в престижном районе с видом на Центральный парк?

– Непременно. Но мне мил привычный вид на сквер из моего окна.

– Мне трудно судить. У вас свои причины, чтобы жить здесь. Конечно, не о таком я мечтала, но и жаловаться грех. Только боюсь, мистер Сартори выставит меня за дверь.

– Знакомое чувство, – тихо говорит тетушка Лю.

– Хотя моя квартирка в худшем состоянии, чем ваша. Стены в ванной того и гляди обвалятся.

– Им все досталось даром, поэтому они понятия не имеют, как нужно заботиться об имуществе. Я проработала всю жизнь и знаю цену вещам.

– Когда вы вышли на пенсию?

– В 1989 году, когда универмаг «Б. Олтман» закрылся. Я проработала у него дольше всех, с 1945 года. По этому поводу мне даже подарок сделали. – Лю берег со столика украшенное гравировкой пресс-папье из горного хрусталя и протягивает его Кит.

– Это словно красный диплом об окончании университета. – Кит кладет пресс-папье на место. – Вы так долго там проработали, наверное, любили свою работу.

– О, страстно.

Когда Лю погружается в воспоминания, ее лицо изменяется. Несмотря на ее преклонный возраст, теперь Кит видит в ней девушку, молодую и энергичную. Кит стыдно, что она пыталась найти отговорку, чтобы не приходить к тетушке Лю. Как-никак, Лючия Сартори далека от того эксцентричного типа с Четырнадцатой авеню, что одевается как Шекспир и гуляет по парку имени Вашингтона, распевая сонеты. Кит оглядывает нишу, где на манекене висит норковое пальто Лючии. В тусклом свете, струящемся из окна, роскошный черный мех выглядит как новый. Дождь прекратился, и теперь небо цвета серого жемчуга.

– Тетушка Лю? Можно я буду называть вас Лючия?

– Несомненно.

– Меня всегда занимал вопрос, что для вас такого важного связано с этим норковым пальто? Вы ведь с ним почти не расстаетесь.

Лючия пристально смотрит вглубь ниши:

– В этом норковом пальто вся моя жизнь.

– Тогда расскажите мне, Лючия. Еще ведь не поздно, – отставляет чашку Кит, устраиваясь в кресле.

Лючия начинает рассказ.

Глава 2

– Лю-чьи-йа! Лю…

– Бегу, мама, – кричу я сверху.

– Andiamo! Папе нужен конверт.

– Знаю, уже иду.

Я в спешке хватаю свою сумочку, кидаю в нее губную помаду, ключи, маленькую кожаную записную книжку, прозрачный лак для ногтей и фетровую игольницу в виде томата с эластичным ремешком, чтобы крепить ее к запястью. На мне простое темно-синего цвета платье, оно слегка расклешено книзу, с карманами, застегивается на пуговицы, с воротником-стоечкой белого цвета; серо-голубые чулки, голубые туфли на высоких каблуках, украшенные ремешками и бежевыми кнопками. Я беру свои короткие перчатки, хлопаю дверью и несусь вниз по лестнице так быстро, что уже через минуту стою в прихожей.

– Скажи папе, чтобы он был дома к шести часам.

Я всегда выполняю мамины просьбы. Сейчас она заправляет выбившийся локон обратно в шиньон. В ее густых черных волосах уже много седины, но кожа все такая же гладкая, как у молоденькой девушки. У нее тяжеловатая челюсть, высокие скулы и румяные щеки.

– Не забудь, – говорит она, засовывая конверт в мою сумочку. – К ужину мы ждем гостей.

– Что собираешься приготовить?

– Bracciole[5]. Папа отбил вырезку так искусно, что она будет просто соскальзывать с вилки Клаудии Де Мартино.

– Хорошо. Мне бы очень хотелось произвести на нее впечатление.

– Обещаю тебе это. Только, ради бога, не опаздывай.