Любожид

– За свободу, земеля! Фуй с ней! – быстро сказал он беззубым ртом, залпом, как в пустое ведро, опрокинул водку прямиком в горло и зажмурился, слушая, как идет эта водка по его абсолютно пустому пищеводу в совершенно пустой желудок. Потом открыл глаза, счастливо вздохнул и спросил: – А пиво дашь допить?

Герцианов разрешающе кивнул. Алкаш тут же взял обе кружки, но пену из них пил уже не спеша, врастяжку, с наслаждением. Герцианов не мешал ему. Только когда алкаш поставил обе кружки на стол, утер губы тыльной стороной ладони и сказал спасибо, Герцианов спросил:

– А как ты узнал, что я еврей?

– Да я не со зла, падла буду! – извинился алкаш.

– Я не к тому. Я вообще. Как ты узнал?

– Так оно ж чаво? Не видна рази? – сказал алкаш и даже, словно за поддержкой, оглянулся на окружающих.

– Ну вот! А многие считают, что в Советском Союзе трудно быть евреем, – сказал Герцианов негромко, но публично, то есть тем особым актерским манером, который всегда отличает мастера сцены, уверенного в том, что аудитория будет внимать даже его шепоту. – А оказывается – ничего подобного! Это в царской России трудно было быть евреем…

Действительно, несмотря на то что Герцианов вроде бы говорил тихо, только себе и этому алкашу, все, кто сидел за соседними столиками, умолкли и повернулись к ним. А Герцианов, словно не замечая этого, продолжал:

– Мой дед, например: он, чтобы быть евреем, должен был жить в черте оседлости – раз! Ходить в синагогу – два! Соблюдать субботу – три, не есть свинину и так далее. Иначе кто бы его считал евреем? Да ни за что! А у нас в стране быть евреем куда проще! Если у меня папа или мама евреи – все, я уже яврей, и ничего больше мне делать не надо. Даже обрезание делать необязательно. Обрезано у меня или не обрезано – вам же это все равно, правильно?

Вокруг неопределенно засмеялись, еще не решив, как реагировать на этот монолог. Только компания студентов в предвкушении развлечения врубилась с ходу:

– Давай, давай, дед! Скажи нам!

– Конечно, скажу… – Герцианов пересел со стула на край стола, но как-то незаметно для слушателей – так, как это делают профессиональные актеры-рассказчики. – Есть у меня обрезание или нет обрезания – не важно. Знаю я еврейский язык или не знаю – не важно. Ем свинину или не ем – все равно я еврей, и все тут. Даже в еврейскую школу ходить не нужно – их в нашей стране все равно нету. Стоит нам родиться от евреев-родителей, и мы уже евреи навсегда!

– Да это же этот… как его… артист! Герцианов! – узнал его кто-то в другом конце зала.

Но Герцианов, предупреждая оживление по поводу этого узнавания, поднял руку и пошел меж столиков, словно спустился со сцены в партер.

– Правда, некоторые из нас пытаются уйти от своего еврейского происхождения, скрыть свое еврейство и для этого меняют фамилии, имена и отчества. И в паспорте, в графе «национальность», им за большую взятку пишут в милиции, что они русские, украинцы или узбеки. Но ведь это не помогает! Как говорит поговорка, вы же нас бьете не по паспорту, а по морде, правда?

– Это провокация! – громко сказала татарка с алыми губами.

– Нужно милицию позвать!

– Пусть говорит! – возразил кто-то.

– Говори, пахан! – разрешили студенты. – У нас свобода слова! Пусть говорит!

– Спасибо! – усмехнулся им Герцианов и повернулся к татарке: – А насчет того, что вы нас бьете не по паспорту, а по морде, так это не провокация, а поговорка, которую все знают. А поговорки, как известно, – это выражение народного опыта. Но представляете, друзья, какой большой опыт мордобоя нужно иметь, чтобы родилась такая поговорка!

В баре засмеялись, из компании шабашников крикнули:

– Иди сюда, артист! Мы те стакан нальем! А ты нам всю правду скажешь – с ленинской прямотой!

Губы Герцианова тронула тонкая улыбка удовлетворения – теперь его узнали действительно. А возникший с кружками пива Кольцов негромко позвал:

– Ефим, кончай. Не надо…

– Подожди. Надо, – тихо и вбок ответил ему Герцианов и громко обратился к слушателям: – А недавно со мной вообще смешной случай случился. В Киеве. Ехал я там, знаете, в трамвае по улице имени нашего главного интернационалиста товарища Жданова. И вдруг в трамвай вошла женщина с собачкой. И собачка, извините, взяла и пописала. Прямо в трамвае, ага. Пассажиры, конечно, стали возмущаться – мол, безобразие, запах плохой и вообще почему разрешают собакам в трамваях ездить. И тут поднимается один гражданин и говорит: «Ну шо вы шумите? Як шо мы жидов терпим, шо воны з нами у трамваях издють, так собак тем более можно терпеть!»

Герцианов переждал хохоток слушателей и сказал:

– Так что, как видите, быть евреем в Советском Союзе легко. Для этого ничего делать не надо, нас и без этого от людей отличают!

– Нет, это безобразие! – снова возмутилась татарка, хотя публика предпочла посмеяться.

Но Герцианов умело подхватил свой конфликт с татаркой: