Вообще-то, направляясь в посольство, он не собирался просить деньги. Если продать машину хотя бы за пять тысяч, то вполне можно выкрутиться и без этой унизительной ссуды. «Но с другой стороны, кто он такой, этот консул, чтобы решать, кому из нас really нужны деньги, а кому не really! Если бы он взял рукопись, я бы о деньгах и не заикнулся! Итак… Это не его деньги, эти деньги послали мне американские евреи, чтобы я вывез Борьку и Ксаночку. И будьте добры, мистер…»
Консул отсчитал в своем ящике несколько купюр и положил на стол перед Рубинчиком.
– Two thousand, – сказал он и ткнул пальцем в какую-то графу в тетради. – You have to sign here[16].
Рубинчик расписался, взял деньги, буркнул «thank you» и вышел из кабинета. Он чувствовал себя как оплеванный. А тетради его великой Книги опять сползли под брюки прямо на ягодицы.
Придерживая их руками сквозь карманы пиджака, он пошел через приемную к наружной двери.
– Рубинчик, ваши документы! – сказала ему в спину секретарша.
Он оглянулся. Она протягивала ему его паспорт и зеленый трилистник выездной визы. На второй странице этой бумажной трехстраничной гармошки красовался свежий квадратный чернильный штамп – въездная виза в государство Израиль. С личной подписью голландского консула.
Рубинчик шагнул к столу секретарши, взял свои документы и встретился с ней глазами.
Но теперь в ее глазах уже не было никакого выражения.
Профессионалка, подумал Рубинчик. Черта с два эти ребята ее закадрят! Да и на хер она им нужна?
К черту! Который час? Нужно мчаться в австрийское посольство, там закрывают через восемь минут! А потом – в банк, менять 136 рублей на 90 долларов – максимум денег, которые разрешают вывозить евреям из этой страны. А потом…
Но по странному порыву души Рубинчик через минуту после выхода из голландского посольства тормознул свой «жигуленок» не у австрийского посольства, а возле нового телеграфа на Арбатской площади. Бросив машину под знаком «Стоянка запрещена», он быстро вошел в зал междугородной телефонной связи, шагнул в одну из свободных телефонных будок и, опустив в автомат пятнадцать копеек, решительно набрал код Мытищ и номер, который он так старательно пытался забыть все эти семь месяцев.
– Горсуд! – сказали на том конце провода.
– Варю Гайновскую, пожалуйста.
– Я слушаю… – Женский голос на том конце провода как-то обмер и осел, и Рубинчик тут же понял – она ждала его.
– Варенька, это Рубин Лев Михайлович. Здравствуйте.
Глава 13
Язычница, мытищинская княжна
Нельзя молчать, когда общеочевидной стала чрезвычайно возросшая опасность со стороны организованных сил широкого сионизма и сатанизма… Неверие и сомнение относительно всех духовных и национальных ценностей, космополитизм, распространение разврата и пьянства, чрезвычайное умножение абортов, забвение и небрежность в исполнении своего семейного, родительского, патриотического долга, лицемерство, предательство, ложь, стяжательство и другие пороки – вот чем стараются они растлить наш народ и все человечество.
Очень характерен чувственно-эротический культ Девы Марии у средневековых мужчин и такой же культ Христа у средневековых женщин…
И вот она лежит перед ним – длинное, тонкое, юное тело в лунном свете через окно. Прямые светлые волосы разметались по ее голой спине, зацелованные припухшие губы открыты, белые руки обняли подушку, а линия спины долгим и мягким изгибом проседает к узкой талии и затем круто поднимается к бедрам и снова плавно уходит вниз – к длинным, прямым и голым ногам. Спит. Ее нежное детское лицо успокоилось, а ее огромные иконно-синие глаза уже не выжигают его укором, слезами и мольбой.