Любовники. Плоть

Поначалу от вида прекрасной Робин, жрущей, как свинья, Черчилля слегка подташнивало. Он понял, какая пропасть их разделяет, – пропасть, состоящая не только из немыслимого количества прожитых лет. После пятого бокала его отвращение растаяло. Он сказал себе, что их отношение к еде гораздо естественнее, чем в его время. Кроме того, застольные манеры не бывают хороши или плохи сами по себе. Что приемлемо, а что нет, определяется обычаем страны.

Сарвант, похоже, так не думал. За время застолья он стал еще молчаливее, а в конце не поднимал глаз от своей тарелки.

Витроу все больше расходился. Когда жена проходила мимо него, распоряжаясь слугами, он отвесил ей любовный, но тяжелый шлепок по широкому заду, расхохотался и сказал, что это напомнило ему ночь, когда была зачата Робин. И тут же пустился в подробные воспоминания об этой прекрасной ночи.

Вдруг в середине рассказа Сарвант встал и вышел из дома. Воцарилось удивленное молчание.

Наконец Витроу спросил:

– Ваш друг болен?

– В некотором смысле, – ответил Черчилль. – Он родом из такого места, где разговоры о половой жизни – табу.

Витроу изумился:

– Как… как такое может быть? Что за нелепый обычай!

– У вас, наверное, есть свои табу, – сказал Черчилль, – и ему они могли бы показаться столь же странными. Если вы извините меня, я бы пошел спросить его, что он собирается делать. Но я вернусь!

– Попросите его вернуться к нам! Хотелось бы еще раз взглянуть на человека с таким искривленным образом мыслей.

Черчилль застал Сарванта в весьма пикантной ситуации. Тот вскарабкался до середины тотемного столба, вцепившись изо всех сил в голову какого-то зверя, чтобы не свалиться.

Черчилль бросил взгляд на залитую лунным светом сцену и бросился в дом:

– Там львица! Она загнала Сарванта на столб!

– А, это Алиса, – ответил Витроу. – Мы выпускаем ее после заката для отпугивания грабителей. Я попрошу Робин – она и ее мать куда лучше меня обращаются с большими кошками. Робин, не отвела бы ты Алису на место?

– Я лучше возьму ее с собой, – ответила Робин.

Она посмотрела на отца:

– Ты не против, если мистер Черчилль повезет меня на концерт? Ты можешь поговорить с ним позже – я уверена, что он примет твое приглашение быть нашим гостем.

Что-то промелькнуло во взглядах, которыми обменялись отец и дочь. Витроу улыбнулся и сказал:

– Разумеется. Мистер Черчилль, не согласитесь ли вы быть гостем в моем доме? Мы просим вас жить у нас столько, сколько вам захочется.

– Это честь для меня, – ответил Черчилль. – Касается ли это приглашение и Сарванта?

– Если он захочет его принять. Но я не уверен, что он будет с нами чувствовать себя свободно.

Черчилль открыл дверь и пропустил Робин вперед. Она без колебаний вышла и взяла львицу за ошейник. Черчилль крикнул:

– Слазь, Сарвант! Еще не пришло время бросать христиан львам.

Сарвант неохотно спустился.

– Я не должен был поддаваться панике. Но это случилось внезапно. Такого я ожидал меньше всего!

– Никто тебе не ставит в вину, что ты забрался туда, где тебя не достанут, – заверил его Черчилль. – Я поступил бы так же. Горный лев – это не то, к чему можно отнестись наплевательски.

– Погодите минутку, – попросила Робин. – Я возьму Алисин поводок.

Она погладила львицу по голове и почесала под подбородком.

Большая кошка замурлыкала, как отдаленный гром, а потом по команде своей хозяйки пошла за ней за угол дома.

– Ладно, Сарвант, – начал Черчилль, – с чего это ты сорвался, как птица из поговорки? Знаешь ли, как глубоко ты оскорбил хозяев? Счастье еще, что Витроу не взбесился. Ты мог испортить самую большую удачу, что попалась на нашем пути.

Сарвант принял гневный вид.

– Ты же не думаешь, что я мог вытерпеть подобное скотское поведение? И его нецензурные описания соитий с собственной женой?

– Мне кажется, что в этом нет ничего неправильного с точки зрения обычаев этого времени и места, – ответил Черчилль. – Эти люди, они просто… ну… земные, что ли. Они радуются хорошей возне в койке, и им приятно это вспомнить в разговоре.

– Господь Всемогущий, ты их защищаешь?!

– Сарвант, я тебя не понимаю. Ты был свидетелем куда более отвратительных обычаев, просто-таки тошнотворных обрядов, когда мы высадились на Виксе. И я ни разу не видел, чтобы ты покраснел.

– Это было другое. Виксанцы не люди!

– Они гуманоиды. Нельзя судить этих людей по нашим стандартам.

– По-твоему, я должен с удовольствием слушать истории из его сексуальной жизни?

– Мне стало слегка не по себе, когда он рассказывал о зачатии Робин. Но лишь потому, что сама Робин сидела тут же. А ей не было неприятно – чуть живот со смеху не надорвала!

– Эти люди – выродки! Бич Божий на их головы!

– Я думал, что ты – служитель Князя Милосердия.

– Как? – переспросил Сарвант. Он на минуту замолчал, потом заговорил спокойнее: – Ты прав. Я ненавидел там, где должен был любить. Но я, в конце концов, всего лишь человек. И даже такой язычник, как ты, имеет право упрекнуть меня, если я, неразумно поддавшись гневу, призываю божьи кары.

– Витроу просит тебя вернуться.

Сарвант покачал головой: