Любовь жива

«Моя дорогая Тэйлор! Надеюсь, я не покажусь тебе столь бесцеремонным в своем обращении, но ты действительно очень мне дорога. Буду рад узнать, что у вас в доме все хорошо. Передай мой привет и почтение мистеру Дэвиду. Сейчас я нахожусь в лагере в пятнадцати километрах от нашей молодой столицы Юга. Мы все благодарим бога за дарованную нам победу, за полный разгром войсками Конфедерации армии противника и спасение Ричмонда. Сражение продолжалось около недели. Мы дрались со значительно превосходившим нас в количестве противником и вот, наконец, одержали победу. Силы Линкольна, говорят, составляли двести тысяч человек. Только в одной моей дивизии погибло около тысячи человек и свыше четырех тысяч ранено. Сражение вылилось поистине в кровавую бойню для обеих сторон. Я тогда увидел мертвыми многих своих старых и новых друзей. Это, конечно, большая потеря для нашей страны. Когда все кончится, мы вернемся, оплачем их и воздадим должное. Физические трудности встречаются на каждом шагу. Да, война — это прежде всего тяжелый труд. Перед нашими передовыми частями очень большие и глубокие реки, труднопроходимые болота, густые леса и разбитые дороги. И вот теперь мы ждем, ждем… А пока случаются лишь небольшие стычки да перестрелки. Противник тоже сейчас восстанавливает свои силы и подтягивает резервы, временно не предпринимая активных действий. Во всяком случае, не пытается захватить у нас Ричмонд. Времена изменились, Тэйлор. Войска Конфедерации больше не намерены отступать. Мужские сердца жаждут славы и будут стремиться только к победе. И мы твердо уверены, что добьемся ее любыми средствами. Зная твою нежную и ранимую душу, я не стану описывать всех ужасов сражений. Хочу только сообщить, что у меня все в порядке, слава богу, меня еще не задели ни пуля, ни снаряд. И болезни, которая, я думаю, не менее опасна, чем янки, Мне тоже удалось избежать. Сейчас, когда я пишу тебе это письмо при слабом свете фонаря, передо мной живой стеной стоят москиты, которых привлекает запах крови и мертвечины. А по ночам нас беспокоят блохи. Не стоило, наверное, писать о таких неприятных вещах, но знай и ты, что представляет собой обличие войны. Ну, хватит. Я часто вспоминаю тебя, Тэйлор, и меня постоянно одолевает желание посидеть рядом с тобой под сенью какого-нибудь из ваших старинных дубов, как было когда-то. В минуты передышки передо мной сразу же всплывают красиво убранная лужайка, большой сад с посыпанными песком дорожками и твое лицо… Я вспоминаю вас всех — тебя, Мэрили, Дэвида. Наши встречи — это самое приятное, что у меня было. Очень надеюсь, что скоро приеду домой. Если восторжествует справедливость. Если она, конечно, вообще есть на этом свете. Мы должны покончить с этой грязной, неправедной войной до конца года. Мне было бы очень приятно, если бы ты написала мне сама, а не через Мэрили. Остаюсь тебе преданным навсегда. Джеффри Стоун».

Закончив читать, Тэйлор оторвала взгляд от письма. Она всегда радовалась весточке от Джеффри. Его удивительное красноречие на бумаге, даже о неприятностях войны, намного превосходило живую речь при непосредственном общении. Тэйлор это всегда поражало.

Мэрили еще читала адресованную ей корреспонденцию, а Дэвид свое письмо уже отложил. Заметно изменилось выражение его лица. Тэйлор сразу это увидела и не удержалась, чтобы не спросить:

— От кого письмо, Дэвид?

— От одного дорогого человека, очень близкого друга, — ответил он, вставая со стула. — Мне надо бы сходить в свою комнату и переодеться. А потом я хочу пройтись немного по саду. Вы не откажетесь присоединиться ко мне, моя дорогая?

Тэйлор кивнула в знак согласия, и он ушел.

Тэйлор и Мэрили озадаченно посмотрели друг на друга. Обе терялись в догадках.

— Что это с ним произошло, — рассуждала Мэрили. — Он уже давно не выглядел так, как сейчас. Со дня пожара я не видела его столь растерянным.

— Я, кажется, догадываюсь, в чем дело, — проговорила Тэйлор. — И благодарна тому, кто написал это письмо.

Дэвид поддерживал ее твердой рукой, когда они шли по тропинке вдоль сада. Хорошо, думал он, что последние годы своей жизни он проводит в таком приятном обществе. Краешком глаза он посматривал на Тэйлор. Она так добра к нему. Это, конечно, от природы. В ней с самого начала чувствовалась добрая натура. Но тогда она была еще ребенком, а теперь созрела, и все ее достоинства стали зримыми, она расцвела в полную силу. Теперь она уже женщина, а не дитя. Женщина, созревшая для любви. И она любима. «Я люблю ее, — думал Дэвид. — Мэрили ее любит. Джеффри и… Брент. Они все ее тоже любят. Да, Тэйлор любима». Если он вдруг умрет сегодня, она должна будет стойко пережить его смерть, и ей помогут, ее не оставят в беде. Эта мысль принесла ему облегчение, и он перестал видеть все в черных красках.

— Спасибо, Тэйлор, прогулки с вами всегда так приятны.