Любовь старой девы

Нельзя сказать, что Рори тоже много улыбалась, и по крайней мере она уже так много не плакала, кроме последней ночи, когда вокруг никого не было и никто не мог ее услышать. Вот разве что просыпалась с болью в сердце и в душе и в некоторых других ноющих местах. Зато желудок у нее больше не болел. На пальце, где она носила кольцо, остался след — легкая краснота, но и она скоро прошла благодаря мази из алзины, аралии, золотого корня и оливкового масла, которую Билл прислал ей, как только вернулся в Ричмонд.

Рори уже почти сложила все вещи, хотя еще не нашла другого места, где будет жить. Это ее раздражало, потому что переехать надо было до начала занятий в школе. Ирония заключалась в том, что она прекрасно могла бы остаться в этом коттедже, если бы Чарлз не поспешил сдать бунгало кому-то другому.

Она будет скучать по качелям на террасе, но сейчас уже не так сильно, потому что глициния обрезана почти до ствола. Вздохнув, она нацарапала на обратной стороне конверта: «Почта, газеты, телефон!!!» — и засунула конверт под край цветочного горшка. Вот еще забота — ее растения.

По одной программе прошла уже половина «Вот как», а по другой — четверть «Театрального шедевра». Рори смотрела обе передачи, совершенно разного уровня, и не видела в этом ничего несоответствующего, но даже если и видела, то ее это больше не волновало. И вдруг она услышала шелест шин по гравию, совсем рядом с домом. Из любопытства она подошла к двери. Рама с натянутой сеткой была на крючке, и она включила на террасе свет.

И вдруг сердце ее чуть не выскочило из груди. Не будь дурой, прошептала она. Кейн давно уехал, и от него не пришло ни слова. Да она и не ждала ничего. Свадьба отменена, так что у него нет причины возвращаться в Тобакковиль.

На улице было темно. Перед ее домом остановилась длинная, обтекаемой формы машина. Внутри горел свет. Прежде чем она успела что-то разглядеть, дверца машины распахнулась, и на фоне отдаленных городских огней появился силуэт знакомой высокой фигуры.

— Кейн, — прошептала Рори и так вцепилась в дверную раму, что у нее заболели пальцы.

— Рори? — Если бы она не знала его голоса, то могла бы подумать, что в нем звучит нерешительность. Но в голосе не было колебаний, только теплота и зов. Он воспринял ее шаги навстречу так, будто у него не было сомнений в том, что его ждут. И, не успев задать ни один из вопросов, иссушивших ей душу, она оказалась в его объятиях.

Тот же невероятно сладкий рот, о котором она столько мечтала, снова завладел ее губами. Те же сильные руки так сжали ее, будто он хотел всю ее втиснуть в свое стройное, крепкое тело. Два сердца снова забились в унисон, превращая желание в жажду, а жажду в безотлагательную потребность, которая моментально достигла силы тайфуна.

— Боже, как я скучал по тебе, — пробормотал он ей в ухо, подхватил на руки и внес в дом, а она даже не успела перевести дыхание для протеста. — Черт возьми, куда ты делась? Я звонил сотню раз, и какой-то идиот без конца повторял, что телефон отключен!

— Так и есть… Я переезжаю. Да. Правда, я сказала, что уеду к первому, но компьютер не понял, и меня слишком рано отключили.

— Неважно, я уже здесь. — Он поставил ее на ноги рядом с кроватью и снова принялся целовать. Это продолжалось долго-долго, потому что им надо было много сказать такого, чего не выразишь словами. Сначала яростно, а потом более нежно Кейн ласкал ее рот. Без слов он рассказал ей о своей тревоге, о глубоком одиночестве сердца, о страхе, заставлявшем думать, что все случилось только в его воображении, и о еще более ужасном страхе — что, вернувшись, он не найдет ее. — Я чуть не арендовал самолет еще раньше, чем чернила высохли на контракте, но студия смогла устроить мне через час прямой рейс. Боже, а какая гонка была из аэропорта в Гринсборо, хотя!..

Не в силах сдержать себя, Рори снова потянулась к его губам. Причины могли подождать, причины отъезда, причины возвращения. Она знала только одно: Кейн вернулся и, разумно это или нет, она любит его таким, какой он есть, каким был и даже каким когда-нибудь станет.

И он знал это, не нуждаясь в словах. Он целовал ее так, будто впитывал из губ самую ее душу. Он целовал ее нежно, будто стирал всю боль и сомнения, которые обрушились на нее, когда он уехал. И потом он прошептал ей в щеку:

— Я не говорил тебе, но ты знаешь, правда ведь? Моя записка… По-моему, я побоялся написать эти слова. Безумие, ух, в особенности у человека, зарабатывающего на жизнь писанием, верно?

Его записка? Какая записка? Впрочем, неважно. Ведь он вернулся, он здесь, он целует ее так, что она едва стоит на ногах. Он расстегивает ей блузку, и спускает с плеч, и…

— Кейн, что ты делаешь? — задохнулась она, когда он стянул с плеч, а потом и с рук атласные бретельки лифчика и столкнул его к поясу.

— Не можешь догадаться? Через семь дней ты уже забыла уроки?

Взяв в обе руки, как в чашу, ее груди, он наклонился и поцеловал розовые бугорки, а потом просто смотрел на них и на нее, будто никогда раньше не видел женщины.

— Как ты ухитряешься заставить меня терять голову? — прошептала она.