Любовь с чистого листа

Это недоговоренность, и вряд ли она разрешится между нами — сегодня или вообще когда-либо. Может быть, он здесь сейчас, но это значит, что потом он уедет.

— Я не хочу прекращать видеться, — добавляет он. — Видеться в любом плане. Гулять, если это все, на что я могу надеяться.

«Это не все, на что ты можешь надеяться», — сразу возникает мысль. Но я не говорю ее, еще нет. Я уже знаю: в конце концов будет больно. Я могу сделать все, что угодно, чтобы мы остались рядом — вчера, сегодня, потом, — но в итоге он все равно уедет.

— У нас ничего не получится, — тихо говорю я, так отчаянно, очень отчаянно надеясь, что он переубедит меня. — Мы совершенно разные.

Рид тянет ко мне свободную руку и кладет ее на пуговицу моей куртки.

— Буквы, цифры, — произносит он так, будто это лишь игра слов, но разницы нет. — Не такие они и разные. — Я смотрю на него, не понимая, когда мы оказались так близко. Достаточно, чтобы рассмотреть его рыжеватую щетину по линии челюсти, почувствовать запах моего мыла, исходящий от его кожи. — И то и другое — шифр. — Затем касается пальцем моей пуговицы, слегка притягивая к себе. Не сильно, но я все же клонюсь к нему.

— Это правда, — шепчу я и, поднимая взгляд, вижу жар в его глазах. Я хочу этот жар. Хочу сейчас, и неважно, если скоро мне будет больно. Неважно, если это закончится самой крупной ссорой в моей жизни.

— Можем сделать это на счет три, — говорю я, на что он улыбается: близко, прекрасно и очень, очень сексуально.

— Это твоя игра. — Он наклоняется ближе, но не целует меня. Его губы оказываются у моего виска. — Нарисуй это, — произносит он, и я точно знаю, о чем он. О шифре, который мы оба знаем и с помощью которого общались друг с другом, даже не встретившись. О моих буквах и его способности их читать.

— Раз, — говорит он.

Я представляю этот р-а-з: «р» как участок виска между линией роста волос и внешним краем брови, изгибом соединяющийся с «а» над бровью, куда, едва прикоснувшись к моей коже, скользнули его губы. И «з» на линии переносицы — тонкий и нежный, постепенно исчезающий завиток напоследок.

Выдох с трепетом вырывается из моих губ.

— Два.

Его губы плавно перемещаются на мою скулу, но не прижимаются, а проходятся туда и обратно с легкостью волос, развевающихся на ветру. И я вижу это слово в цвете румянца, который выступает у меня на лице, когда мне жарко, если я смущаюсь или возбуждаюсь. Все буквы: «д», «в», «а», — сильным курсивом. Словно очень куда-то спешат…

— Рид, — шепчу я, он отстраняет голову, скользит взглядом по точкам своих поцелуев и наконец смотрит мне в глаза.

— Можно? — тоже шепчет он, и я прикрываю глаза в этом чувственном, идеально романтичном моменте, словно героиня «Антологии драмы».

Я киваю.

— Три, — произносит Рид, но я больше не вижу букв. Только чувствую его идеальные губы своими и понимаю. Понимаю, что узнала бы этот поцелуй где угодно, даже с закрытыми глазами, потому что он словно квинтэссенция всего, что мне нравится в Риде — уверенности, прямоты и сладости, которую могут различить далеко не все. Он кладет крупную, теплую ладонь мне на щеку, прижимая ладонь к переплетению пульсирующих вен и артерий, а большим пальцем нежно гладит линию челюсти. Губами он дает понять, что хочет большего, нежели невинный закрытый поцелуй, но ждет, пока мой язык сам проскользнет по его нижней губе, прямо в рот, и коснется его языка, а затем издает соблазнительный, мягкий и чуть хриплый стон, который я буду видеть в снах еще долго.

Я прижимаюсь к нему, обвивая руками шею, и едва ли, едва ли я помню, что мы в парке, в общественном месте, что в любую секунду какой-нибудь язвительный бегун может вполне справедливо крикнуть: «Эй, здесь приличный парк!» Я целую и целую, а в теле нарастает отчаянное желание близости.

— Это лучшая игра, — говорю я в перерывах между поцелуями, тяжело дыша. Я практически задыхаюсь, но мне все равно. Хочу чувствовать его губами, хочу переплетать свой язык с его, хочу прижаться к нему всем телом и в этот раз — в отличие от вчерашнего вечера — я хочу это прочувствовать.

— Мэг, — произносит он, прижимаясь ко мне лбом. Его дыхание учащается. — Есть и номер четыре.

Я напрягаюсь, испугавшись, что придется остановиться, что я что-то упустила.

Но Рид не отпускает меня, снова целует, а затем говорит:

— Поедем со мной.

Глава 13

Ни один уважающий себя ньюйоркец не проявляет чувства на публике, и мы с Ридом едва держимся, как уважающие себя ньюйоркцы.

Но стоит нам выйти из метро на станции «Геральд-сквер», как Рид снова ко мне прикасается: берет за руку и ведет по еще безлюдным тротуарам к своему дому — непримечательному зданию средней высоты в Мюррей-Хилле, потрепанному снаружи, но современному в вестибюле. В любое другое утро или день я бы потоком обрушила на него больше двадцати вопросов: «Почему ты выбрал это место? Ты знаком с соседями? Сколько времени ты добираешься на работу? Где у вас прачечная?» Но сегодня я не могу думать ни о чем, кроме нашего поцелуя, сцепленных рук и жажды закончить начатое.