Любовь — последний мост

Филипп, похоже, его не слышал. Он уставился на круглый плакат, висевший между двумя темными окнами. Он был с метр в диаметре, на белом фоне красовалась голова коровы-буренки, которая скалила зубы и, казалось, смеялась. Сверху красным шрифтом шла подпись: «Lavache qui rit».

— Что это? — спросил он.

— Это корова, которая смеется, — объяснила Клод. — Очень даже знаменитая корова. Ты ее раньше не видел?

— Нет.

— О-о, «корова, которая смеется!» — несколько театрально воскликнул Серж, распаковывавший камеры. — Смеющаяся корова. Реклама сыра. Известно ли тебе, что во Франции есть четыреста двадцать шесть сортов сыра? Один из них тот, что рекламирует смеющаяся корова. Клод так понравилась этикетка, что она сразу пересняла ее и увеличила.

— Надо мне обязательно сделать снимок на Рождество: вы оба на фоне смеющейся коровы, сказала Клод. — Подожди! Подожди минутку! — крикнула она Сержу, собравшемуся укладывать аппаратуру в сейф.

Серж так и замер.

— Что, опять все запаковывать?

— Ну и смейтесь надо мной, если хотите! Нет, не запаковывать. Но один «Никон» мне нужен. Тот, который сейчас у тебя в руках. Дай его мне!

— Зачем?

— Ну, не одни же ужасы мне снимать. Надо же снять и что-то веселое и приятное, для души — например, вас обоих и себя в придачу. Нам обязательно нужен снимок, где есть мы все трое — на счастье! — Она сняла с полки пленку и заправила ее в «Никон».

— Но как на снимке будут трое, если сама будешь снимать?

— Спасибо прогрессу техники! Есть еще и «самоспуск». Штатив и вспышка у меня здесь, в ателье. Станьте вон там, под коровой, которая смеется. Мне надо закрепить «Никон» на штативе, навести объектив… Так… «самоспуск» и вспышка… Я готова. Расступитесь, чтобы я стала между вами и могла обнять вас обоих! А теперь больше не двигайтесь! Только не забудьте улыбнуться! Мы должны быть веселы и улыбаться! Мы смеемся над всем на свете! Внимание, съемка!

Блеснула вспышка, и все трое улыбались — и вместе с ними, конечно, корова.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Открытая спортивная машина Сержа неслась по бульвару Гельвеции в сторону Старого города. Филипп сидел рядом с Сержем, Клод на заднем сиденье. На встречном ветру ее волосы разметались. В этот день было по-прежнему жарко, и они оделись легко. Серж как всегда был в черных брюках и черной рубашке. Он припарковал машину у зеленого сквера, и они мимо впечатляющего Монумента Реформации пошли в сторону Старого города.

На улице Дю Солель-Левант они вошли в магазинчик серебряных дел мастера Давида Левина. Седовласый старик, у которого на голове была шапочка из синего бархата с изящной вышивкой, сделанной серебряными нитями, встретил их с улыбкой.

— Приветствую вас, моя красавица! — он поцеловал Клод в обе щеки. Она тоже обняла и поцеловала его. После того, как он поздоровался с Сержем, тот представил ему Филиппа, и мужчины обменялись рукопожатиями.

В просторном помещении скромного с виду магазинчика Филипп увидел много изящных подсвечников и самых разных еврейских культовых предметов. От своего друга Макса Меллера, который жил в Ментоне на Лазурном берегу, Филипп знал о разных типах подсвечников, о менорах для синагог, о восьмисвечных менорах, которые зажигают на Хануку, еврейское Рождество, с девятой, короткой, ветвью в самой середине, о менорах для Сабата и для семейных праздников.

— Чем могу служить вам, друзья мои? — спросил Давид Левин.

— У Клод есть амулет Моне-Каца, — сказал Серж, в то время как она снимала его с цепочки. — Он спас ей жизнь в Конго. Во время бомбежки в него попал осколок металла, который мог бы убить ее. Но амулет пострадал…

— Да, вот тут и тут, — сказал серебряных дел мастер. — Вижу!

— Можешь его исправить?

— Я могу выпрямить амулет и убрать зазубрины. Но от изображения почти ничего не останется.

— Это ничего, — сказал Серж. — Клод ни в коем случае не хочет новый амулет.

— Это я могу понять, — старик улыбнулся Клод, но глаза его оставались грустными и уставшими.

— Вы понимаете, Давид. Вы все понимаете, — сказала Клод.

— Я ничего не понимаю. Я вел неправедную жизнь. Я столько ошибок в жизни наделал!

— Нет, в это я никогда не поверю, — сказала Клод.

— И тем не менее, это правда. Все мы умрем. С амулетом Моне-Каца или без него. Даже с амулетом Моне-Каца наша жизнь так коротка! Для вас, правда, она продлится немного дольше, чем для меня. Знаете, Клод, я вот о чем не перестаю думать: меня на том свете не спросят: «Почему ты не был таким, как Моисей?» Нет, меня спросят: «Почему ты не был таким, каким должен быть Давид Левин?» И что мне ответить?

— Вас об этом не спросят, ни за что! — Клод положила руку на плечо старика. — Поверьте мне! Иногда я знаю все наперед безошибочно. Вот, как сейчас, например. На том свете вам скажут: «Добро пожаловать, Давид! Ты был там таким хорошим, каким только может быть хороший человек!»

— Ах, Клод, милая Клод! — старик снова улыбнулся своими почти бескровными губами, но глаза у него оставались серьезными.

— Когда он будет готов? — спросил Серж.

— В четверг.

— Вот и отлично, — кивнул Серж, снимая с шеи свой амулет, чтобы отдать его Клод.