Любовь из металла

Голдхоук встал. Так быстро, что показался искристым пятном. В то же мгновение изменилась и его одежда. Он был закован в черные доспехи, что-то среднее между самурайскими и средневековыми рыцарскими. Его рука, скрытая блестящей, угольно-черной рукавицей, встретила лезвие ножа, и тот ушел в сторону. Затем Голдхоук схватил своего человеческого противника и стал быстро поднимать все выше и выше, пока не разбил его голову о крышу экипажа. Даже сквозь шум поезда мы расслышали ужасающий треск.

Я подумала: «Он сломал ему шею, или разбил череп…»

Девушка рядом со мной согнулась пополам, и ее вырвало в проход.

Голдхоук отпустил тело, и оно свалилось вниз, обратно на наш уровень. Оно покоилось на полу в неуклюжей позе. Худое лицо застыло в гримасе удивления.

Мужчина-голдер оглядел всех нас. Он вкрадчиво сказал, этим своим сокровенным голосом, что проникает в уши и мозг:

— Вот так.

И все.

Рядом с ним стояла Кикс, тоже в доспехах, — светлой кольчуге, придающей ей вид насекомого.

Никакого выражения на их лицах.

Что происходит в такого рода ситуациях? Люди съеживаются или убегают как можно дальше. Или кричат. Так ведь?

Ничего подобного.

Первым на Голдхоука накинулся толстяк. И, казалось, всех остальных пассажиров потянуло вперед, будто они были привязаны к жирдяю — куда бы он ни шел, они должны идти за ним, что бы он ни делал, они должны последовать. Стадо.

Куски человечины — руки молотят, взлетают, — глухие удары и теперь крики, что-то вроде панического бегства. Даже две или три женщины в этом участвовали — дергали и дергали за черные и зеленые волосы.

Только девушка, которой было дурно, и я остались сидеть на месте. Она стонала: «Я хочу выйти…», — лежа на поручне и снова выворачивая желудок наизнанку.

Я подумала: «Они разорвут их на куски».

Кого я имела в виду? Думаю, я имела в виду, что этот человеческий комок раздерет на части Голдхоука и Кикс, как злые поколоченные дети разорвут двух кукол.

Или я не подумала так?

Не могу вспомнить.

В этом месте в моей голове, где могла бы быть мысль, остался пробел. Не всплывали слова, ничего разборчивого. Только картинки.

Сначала я увидела Кикс. Она прыгнула. Прямо вверх, через их головы… Как высок был потолок вагона? Может быть, футов семь³⁷ . Нет, никто бы не смог так высоко прыгнуть, — и да, она прыгнула. Она походила на черно-золотой мяч, крутящийся в воздухе, сжимающийся и затем снова расширяющийся. Она развернула голову, шею и верхнюю часть торса — позвоночник сделан из резинометалла — на 180 градусов, лицом к крыше. Невозможно. Но я видела это. Нижняя часть ее тела тоже не бездействовала. Она взобралась на плечи женщины, — той, которая спрашивала, они ли были в рекламе, и которая теперь согнулась так, будто целая тонна хлопнулась и давила ее, а не это стройное, легко вооруженное, продолговатое и экстраординарно ползущее по ней насекомое. Затем оно зажало голову женщины между лодыжек.

— О, Боже, — промямлила девушка, лежащая подле меня на сидении. Она смотрела, ее больше не тошнило.

Мы обе смотрели. Человеческая женщина, истекая кровью (из ушей, носа, рта), осела. Ее тело лежало на полу, поверх тех двух мужчин, мертвых, или без сознания.

И Голдхоук тоже невероятно высоко спружинил, сжимаясь скорее в куб мускулов, угловатый и плотный, прежде чем сложиться обратно в свою форму. И посреди своего маневра он ударил ногой двух мужчин и, насколько мне было видно, другую женщину. Все выглядело так просто — ужасающе естественно — все, что делали голдеры. Будто любой мог повторить, если бы был атлетичным и достаточно хорошо натренированным. И достаточно кровожадным.

Вот они снова замерли, как в балетной позе. Они изначально задумывались бойцами и акробатами. Нанимались в качестве телохранителей. Теперь это нелегально.

Из правой руки Голдхоука как блестящий язык выскользнул длинный кинжал. Даже это казалось обычным делом. Эфес из золота с черными камнями. Почему, в такой момент, я заметила эту деталь? Потому что золото и драгоценности были такой же частью всего происходящего, — красота и ужас, неразделимо.

Остатки людей в экипаже — теперь малочисленные — наконец отступили.

Голдхоук и Кикс, свободные как птицы, прошли к дверям; он взмахивал мечом будто тростью.

Все это время поезд был заперт, бежал в Россию в соответствии с расписанием, без остановок, ведь никто не заплатил за промежуточные станции.

Двери снабжались кнопками открывания. Не во всех поездах есть такие. Они предназначались для извещения главной силовой артерии в случае застревания дверей. Сообщение доходит до контрольной кабины, и поезд — сам по себе робот — возвращает ответный сигнал, открывающий двери. Сигнал проходит только, когда машина неподвижна.

Кикс опустила свой изящный пальчик с оливковым ноготком на кнопку двери.

Если бы так сделал человек, кнопка не сработала бы. Вмешалась бы система безопасности и заблокировала сигнал.

Но поезд был роботом, как и Кикс, и что-то между ними возникло, какая-то симпатическая связь.

Обе двери широко распахнулись.