Да разве я не песенный поэт?
Ведь песню написать моя душа стремится.
Я песни лучше всех пишу, а толку нет,
И это потому, что качество чернил, бумаги не годится.
Беда, коли сапожник вдруг замешивает пироги,
Беда, коли пирожник сапоги тачает.
Я не такой, куплю я новую бумагу и чернила – погоди:
От зависти и Зыкины, и Толкуновы – все поумирают.
Ну, написал, а Толкунова почему-то не поет,
А Зыкина стихи обратно отсылает.
Быть может, те стихи пишу я задом наперед?
Попробую я спереди назад их написать, ну, тем, кто понимает.
Какие гениальные стихи для песен я пишу,
А почему-то не поют, зазнались на эстраде.
И петь-то не умеют, а поют,
Гордятся больно, а с чего же ради?
Но я гордее – Лельке ночью их прочту,
Пусть вся Россия позавидует поэту.
Как запоем в два голоса мы песенку-мечту.
Тогда посмотрим, как певички среагируют на это.
Орлы на ветках
Я в Третьяковскую пришел, прошу меня простить.
Зачем туда пришел? Я сам не знаю, ведь я
Большим ценителем картин успел прослыть,
Но что увидел, смысла в этом я не понимаю.
Что о картине можно говорить,
Где на деревьях сотня птиц сидит на зорьке,
Снег тающий запачкан, так тому и быть,
Помет кругом, да церковь на пригорке.
Саврасов, как всегда, проснулся поутру,
От делать нечего за кисть вдруг взя́лся,
Причем грачи? Причем Весна? Я не пойму,
Среди потомков почему художником назвался?
Перед моим окном грачей – ну, просто тьма,
Не знаю я, от крика их куда деваться,
От птичьей суеты так разболелась голова,
Зачем их рисовать пытаться?
А в Третьяковской галерее целая стена
Посвящена художнику-мазиле,
Ну, просто грош картине, грош цена,
Такой мазни не сыщешь в целом мире.
Возьмусь-ка сам за кисть, тогда держись,
Я не грачей – орлов изображу весеннею порою,
Саврасову такое написать «ни в жисть»,
А мне – так пустячок, я этого не скрою.
К чему ведет гордыня – Герострат