Любовь и жизнь как сестры

– Я и говорю, что есть такой феномен: ты снимаешь картину про время, про режим, как режим губит людей, но ты все время любишь этих людей, любовь бесконечная…

– Да, старался… Сейчас, наверное, придется резать в «Хрусталеве», там, где мы их не любили…

– А там есть любовь, любовная история?

– Как ни странно, есть, но очень короткая. Сюжет состоит в том, что вот человек живет-живет, как во сне, а в один прекрасный момент приходит к учительнице сына, совсем ему худо, загнала его жизнь, как загнанный волк из твоей прихожей, я взял эту голову волка в картину, мне показалось, очень интересно: в квартире жильцы меняются, а волк, который смотрел со стены, он свидетель разных жизней, разных формаций, разных эпох. И вот герой приходит к учительнице сына как бабник, как человек, ощущающий еще вкус жизни, там немножко черты моего отца, он чувствует, что та от него без ума, приходит и проводит абсолютно глупую ночь, потому что она действительно его обожает, много лет с ума по нему сходит и в грубой форме требует сделать ей ребенка: потому что я понимаю, что вы сгниете, и я хочу, чтоб у меня был ребенок. Он в некоторой панике, говорит: ну что я тебе, бык Васька, что ли, я бежал, я замерз, меня посадят сейчас, а я тебе буду делать ребенка. Она говорит: нет, вот сделайте, иначе я ничего для вас не сделаю. И вдруг из этого, в общем, идиотизма, достаточно длинного, снег идет в Москве, вдруг… Это еще не снято, хотелось бы, чтобы из этого произошло то, что он долго будет вспоминать. В «Лапшине» тоже есть какие-то вещи, которые мы играем, потом делаем такую паузочку, потому что для себя мы говорили: а потом он это будет долго вспоминать.

– Это послевоенное сталинское время?

– Да, 53-й год, в течение двух дней все происходит. Прелестная артистка, но поскольку у нас жуткие временные паузы, денег все время нет, и я стою по полгода… На следующий день ночью к ней является герой, но героиня моя Оля, которая взяла у него конфеты к вечернему чаю, за это время страшно растолстела, и я ей говорю: что ж получается, взяла конфету к вечернему чаю, с конфеты тебя так разнесло?

– А переснять нельзя?

– Переснять, что ты, это я повешусь, невозможно переснять.

– Кошмарная какая история. Сколько лет снимается картина?

– Да пятый год. Ну что я могу сделать, если услуги в кинематографе за это время подорожали в три с половиной тысячи раз! Я не хочу ни с чем считаться. Я хочу снять картину так, как она была придумана. Десятилетие назад люди бы понимали и уважали меня за все мучения. А теперь я вызываю раздражение: ну почему эта жирная свинья сидит вот так, мы б за это время давно сняли бы много картин, а он сидит на своем и не слезает.

– Я помню, что каждая твоя картина в процессе вызывала у людей раздражение, и даже когда она была готова, твои лучшие друзья говорили: Леша, ты замечательный человек, но ты снял полное барахло. Это судьба твоя. И если тебя это утешит, мне это нравится. Ты держишь… ты такая фигура, кариатида, ты защищаешь что-то настоящее. И думаю, что это будет всегда.

– Понимаешь, при наличии такого живота и таких слабых, в общем, рук – это не работа. Но во всяком случае я не могу по-другому, и это мое несчастье. Ладно, оставим все к чертовой матери.

– Оставим, потому что мы с самого начала поняли, что это слова, которые ничего не стоят.

– Да.

– И все будет ясно потом, за крышкой.

– Оставим все это. А вернувшись, скажем, что мир стоит на любви, и никуда ты от этого не денешься. Он стоит на любви мужчины к женщине, но скорее всего не в изначальном, а в каком-то долгом, продолжительном плане. Он стоит на любви человека к родине. Он стоит на любви женщины к ее ребенку. И мужчины к ребенку. Вот вынь из мира это, и мы превратимся в омерзительную стаю макак. Мы и так достаточно близки к этой стае.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО