Любовь и Тьма

Она поддержала военный переворот: по ее мнению, он был в тысячу раз предпочтительней социалистического строя, — а когда президентский дворец стали бомбить с воздуха, она открыла бутылку шампанского, чтобы это отметить. Она пылала патриотическим энтузиазмом, но все-таки его не хватило на то, чтобы отдать свои драгоценности в фонд национального восстановления, из опасений, что позже, как говорили злые языки, они будут украшать жен полковников. Она приспособилась к новой системе, словно при ней и родилась, и научилась не упоминать о том, чего лучше не знать. Для душевного спокойствия нужно ничего не знать. В эту ночь, проведенную в клинике, Франсиско чуть было не рассказал ей о Еванхелине Ранкилео, убитых в Лос-Рискосе, тысячах замученных и о работе ее собственной дочери, но пожалел ее. Ему не хотелось злоупотреблять нынешними тяжелыми мгновениями, чтобы убить те стереотипы, которые составляли суть ее жизни. Он только расспрашивал о жизни Ирэне — ее детстве, отрочестве — и с умилением выслушивал непритязательные истории о ней, интересуясь самыми незначительными подробностями и проявляя любопытство влюбленного ко всему, что касается его избранницы. Они говорили о прошлом, — и так, между рассказами и слезами, прошло много часов.

В ту мучительную ночь Ирэне дважды была на пороге смерти, и возвращение ее в мир живых было подвигом. Пока врачи делали все возможное, чтобы оживить ее сердце электроразрядами, Франсиско Леаль вдруг почувствовал, как разум оставляет его, а сам он уходит в далекие времена, в пещеру, темноту, невежество, ужас. Он видел, как силы зла увлекают Ирэне в густой мрак, и в отчаянии подумал, что только магия, случай или божественное провидение не допустят ее смерти. Ему захотелось помолиться, но молитвы, которым в детстве учила его мать, на память не шли. Чувствуя, как земля уходит из-под ног, он попытался вернуть Ирэне к жизни силой своей страсти. Он принялся изгонять рок воспоминаниями о своем счастье с Ирэне, противопоставляя мраку агонии свет их встречи. Он молил о чуде: пусть его собственное здоровье, токи крови и душа перейдут к ней и помогут ей выжить. Он тысячу раз повторял ее имя, умолял не сдаваться и продолжать бороться; сидя на стуле в коридоре, он втайне говорил с ней, плакал не таясь и чувствовал на своих плечах груз веков, потому что ждал ее, искал ее, хотел ее, любил ее, вспоминая ее веснушки, детские ступни, дымку зрачков, аромат ее одежды, шелк волос, линию талии, хрусталь ее улыбки и спокойное забытье, когда после наслаждения лежал в ее объятиях. И так, словно безумный, он что-то бормотал сквозь зубы, безутешно страдая, пока не заалела заря и не проснулась клиника, — послышались хлопанье дверей, снование лифтов, шарканье тапочек, звон инструментов на металлических подносах и в горле — стук его собственного сердца; тут он почувствовал на своей руке ладонь Беатрис Алькантары и вспомнил о ней. Без сил, они посмотрели друг на друга. Они одинаково прожили эти часы. Она осунулась: на лице — ни следа макияжа, только стали заметны тонкие шрамы после пластической хирургии, — глаза опухли, волосы незавиты, блузка измята.

— Ты любишь ее, парень? — спросила она.

— Очень, — ответил Франсиско Леаль.

Они обнялись. Наконец-то они стали понимать друг друга.

Три дня Ирэне Бельтран была между жизнью и смертью, прежде чем пришла в себя: она умоляла взглядом, чтобы ей позволили бороться самой, собственными силами, или достойно умереть. Аппарат искусственного дыхания отключили, состояние легких постепенно стабилизировалось, кровообращение восстановилось, и тогда ее перевели в палату, где Франсиско Леаль мог быть с ней рядом. Из-за введения наркотических средств Ирэне почти все время спала, затерявшись в тумане тяжелых галлюцинаций, но она чувствовала его присутствие и, когда он вдруг отходил, звала его слабым и неустойчивым, словно у младенца, голосом.