Любовь и прочие обстоятельства

— Знаю. — Джек не смотрит на меня. Он разглядывает угол стола, массивные столовые приборы, салфетку, сложенную в форме лебедя.

— То есть? Откуда? Каролина тебе звонила?

Появляется официант с напитками, и мы сидим молча, пока он ставит их перед нами.

— Она звонила тебе? — повторяю я, когда официант уходит.

Джек делает глоток, морщится и кладет в рот оливку.

— Нет, мы не разговаривали несколько дней.

— Тогда откуда ты знаешь?

Он вздыхает и украдкой сплевывает косточку в ладонь.

— Я никогда и не думал, что ты задушила ребенка, Эмилия.

— Нет, думал.

— Неправда. — Джек молча крутит бокал. — Но когда ты впервые сказала мне, я вдруг понял, что это действительно возможно. Ты казалась такой уверенной… А потом я поговорил с Каролиной…

Подходит официант, чтобы принять заказ, и только через минуту я понимаю, что он имеет в виду. Как только официант удаляется, я продолжаю нелегкий разговор:

— Но ведь Каролина сказала тебе, что я это сделала. Она сказала, что всякий, кто так плохо заботится об Уильяме, мог с легкостью убить собственного ребенка.

Джек пожимает плечами.

— Не понимаю… Каролина повела себя предсказуемо, если хорошенько подумать, — говорит он. — Она сердится, и гнев лишает ее разума. Но когда я слушал ее, то понял, что это нелепо и невозможно. Больше всего меня удивляет то, что у нее хватило такта позвонить тебе.

— Разве тебе не стало легче?

— Мне легче оттого, что ты чувствуешь себя свободной. Что не страдаешь от ужасного чувства вины, которое мучило тебя несколько месяцев. Да, можно сказать, что мне легче. Но я и так никогда не верил в твою вину. Я не нуждался в доказательствах.

Не знаю, что чувствовать. Я благодарна Джеку за доверие и преданность, но в то же время едва ли не мечтаю о том, чтобы оказаться убийцей дочери. Ведь тогда он мог бы меня простить. Я в ужасе от его спокойствия и холодности, я хочу развеять эти чувства, поставить точку прямо сейчас.

— Я попросила прощения у отца, — говорю я.

— Хорошо.

— Мы о многом поговорили. Кажется, ты прав насчет того, как я относилась к нему и к маме и как это отразилось на моих отношениях с мужчинами. — Я уже готова произнести речь о поисках совершенства, о том, как это исказило нашу любовь, о том, что отныне я исполнена решимости быть честной перед Джеком и собой… но он вскидывает руку.

— Эмилия, не надо.

— Но…

— Это все не важно.

— Что?

— Мне очень жаль, и я люблю тебя. Честное слово. Но я больше не могу быть с тобой. Не могу больше так поступать с Уильямом.

Я чувствую себя так, словно меня ударили. В животе все скручивается, горло сжимается, не могу дышать. Или, наоборот, дышу слишком быстро. Не знаю. Почему этот мужчина всегда говорит мне такие вещи именно в ресторане? Следовало подумать дважды, прежде чем встречаться с ним здесь. Надо было настоять на лотке с хот-догами.

Я вдруг понимаю, что Джек продолжает.

— Что? — шепчу я.

— Я говорю, это нечестно по отношению к нему. Он мой сын. Он первым вошел в мою жизнь. Все остальное, все, чего я хочу и что доставляет мне радость, — вторично. Поэтому я должен думать о том, как будет лучше для Уильяма.

— И это значит, что ты должен оставить меня?

Джек придвигает свой стул ближе, наклоняется и берет меня за руку. Лицо у него добродушное — ласковое, снисходительное, понимающее.

— Эмилия, тебе тридцать два года. Зачем тебе готовая семья? Ребенок школьного возраста. И старый муж. Это нелепо. Ты слишком молода.

— Тебе не кажется, что поздновато для таких прозрений?

— Это была ошибка. Мы ошиблись.

— Ты говорил, что любишь меня.

Он касается ладонью моей щеки.

— Действительно люблю. Ты очаровательна.

Я доказываю свою незрелость тем, что с отвращением отшатываюсь в ту самую секунду, когда официант ставит передо мной заказанного палтуса. Он пугается и наклоняет тарелку, но тут же ловко подхватывает несколько капель соуса краем салфетки.

— Мэм?..

— Все в порядке, — бормочу я. — Спасибо.

Когда официант ставит перед Джеком порцию ягненка и уходит, я говорю:

— Мы не ошиблись.

Джек держит нож и вилку, но не ест.

Я повторяю:

— Мы не ошиблись. Я не ошиблась. Ты — моя семья, и я хочу быть с тобой.

Он откладывает приборы и мягко замечает:

— Моя семья — Уильям.

— И я. Уильям и я.

— Ты не…

— Джек, я люблю Уильяма. Действительно люблю. — Я слышу эти слова и понимаю, как фальшиво и отчаянно они звучат. Конечно, Джек думает, что я так говорю в надежде сохранить наш брак. Он уверен, что я лгу.

Но дело в том, что мои слова — правда. Только теперь, когда уже слишком поздно, я понимаю, что этот нестерпимо эрудированный эгоистичный мальчик, с его динозаврами, велосипедным шлемом и аллергией на лактозу, каким-то образом нашел путь к моему сердцу. И более того. Он вернул мне дочь, заставив Каролину — Каролину! — освободить меня от стыда и вины. Даже не желая это делать, он вернул мне моего отца. И все-таки я невольно думаю, как это типично для Уильяма — внушить любовь к себе в то самое время, когда толку от этого не много.

— Дай мне еще один шанс.

— Прости.

— Дай мне еще один шанс.

— Не могу.

— Что? Конечно, можешь. Да, можешь.

Джек качает головой, и я вдруг вижу, что глаза у него влажные.