Любовь анфас

До конца жизни вспоминал, как он с друзьями в Москву рванул. Целый поезд шахтеров, оккупировавших половину гостиницы «Россия». И как они шеренгой стояли на Васильевском спуске, а депутаты мимо них на работу шли – будто сквозь строй проходили. Руки шахтеров с въевшийся угольной пылью держали плакаты «Ельцин – наша надежда!». Тогда-то Ельцина и избрали председателем Верховного Совета России, с перевесом всего-то в четыре голоса. Отец эти четыре голоса на себя повесил, под этим грузом и жил.

Потом, уже в тысяча девятьсот девяноста восьмом году, отец снова в Москву ездил, каской стучал на Горбатом мосту. Это уже Серега помнил. Еще бы не помнить! Он на пороге пижонского возраста был – целых 13 лет. Непрерывно хотелось жрать, и кроссовки новые хотелось. Даже не поймешь, чего сильнее. А шахты стояли, отцу получку несколько месяцев не выдавали. И как мать кричала отцу: «Что? До чего достучались? По голове лучше себе постучи!» Но стучали по мостовой. А кто не стучал, тот плакат держал «Ельцин – наш позор!». Теми же руками, с въевшейся угольной пылью.

Шахта отравила жизнь отца. Он умер озлобленным. Разве что не швырялся в телевизор, когда показывали передовых демократов.

Тогда Серега сказал себе, что он и политика – две вещи несовместные. А если политика ему дорогу пересечет, то он огородами пробираться будет, в обход пойдет, лишь бы ничего общего с ней не иметь. Хватит с его семьи одного отца. Налог на политическую активность, можно сказать, уплачен сполна. С каждого двора по одной голове, хватит историю кормить.

И на шахту работать не пойдет.

Он еще совсем мальчишкой был, когда хоронили шахтеров после завала. Гробы стояли в ряд, и у каждого – кучка ребят, облепивших мать. Матери выли, дети плакали. Серега тогда подумал, что ночью в город приходили немцы, фашистский десант. Он ничего страшнее немцев не знал, благодаря советскому кинематографу. Но немцев не было видно. Тогда Сережа осмелел и спросил отца: «Все-таки наши победили?» Отец не понял, но кивнул. Только спустя годы Сережа понял, кто кого победил.

В их семье под строгим запретом было оставлять включенной лампочку. Это было серьезное прегрешение. Как-то Серега убежал из дома, не выключив свет. То ли на школьную дискотеку опаздывал, то ли еще куда. Но, видно, повод был исключительный, отбивающий память. Когда вернулся домой, на отце лица не было. Нет, отец не орал, не ругался, а усадил сына решать задачку. Простую задачку – в одно действие. За год Кузбасс добывает сколько-то тонн угля и хоронит столько-то шахтеров. Вопрос: сколько тонн угля стоит одна шахтерская жизнь? Это как производительность труда считать, только делить надо не на живых, а на мертвых.

Сергей потом всю жизнь выключателями щелкал, как привидение ходил, охотился на зряшную лампочку. Его даже на смех поднимали. Но как поднимут, так и опустят. Он продолжал тушить свет, где только можно. А от городской иллюминации морщился, как от боли. Для шахтера оставить лампочку напрасно гореть – это как для ленинградца хлеб выбросить.

Но как обойти шахту, если она – главный гвоздь, на который вешается жизнь их городка? Здесь быть мужчиной и быть шахтером – одно и то же. Других вариантов нет и не предвидится. Шахту ни обойти, ни объехать. Исключение составляли старые, больные и дети начальников. Выходило, что богатые родители сродни инвалидности, только со знаком плюс. У Сереги не было солидных родителей, не было болезней и пока не было пенсионного возраста. Выходило, что ему – прямая дорога в забой.

Но он нашел лазейку. Серега решил стать «шибко умным», чтобы попасть на бюджетное место в институте. Правда, эта спасительная мысль пришла к нему поздновато, когда в его знаниях было столько же пробелов, сколько дырок в рыболовной сети. Но Сергей не хотел быть ни рыбаком, ни шахтером. Он планировал быть студентом. Неважно, какого вуза, лишь бы бесплатно учиться. И начал вгрызаться в учебники, как червяк в молодое яблоко. Но червяк получает от этого удовольствие. А Сергей тихо бесился, скрипел зубами от натуги. Впрочем, что мы знаем о червяках? Только то, что у них нет зубов. Может быть, поэтому они не скрипят зубами.

Сергей вглядывался в лица Ньютона, Галилея, Паскаля и вопрошал: «Ну не мудилы?» Но те безмолвствовали. Не отвлекали Сергея от учебы своими возражениями. И скрип зубов продолжался. Он готов был сточить их до десен, лишь бы продраться через эти дебри.

Дебри не бесконечны, свет в конце тоннеля обязательно проглянет. Через какое-то время в голове Сергея наступило просветление. Наверное, то же чувствует человек, который долго молится и вдруг чувствует нечто снизошедшее на него. На Сергея снизошло понимание. Ему начали сниться формулы, функции, уравнения, химические реакции и физические опыты. Во сне это было как-то очень гармонично обставлено, как фильмы со своей фабулой, интригой и развязкой. Он решал задачи во сне и точно знал, что решает правильно. А утром забывал, снова бесился от бессилия. И снова скрип зубов и въедливое рассматривание лиц великих старцев от науки.