Люблю твои воспоминания

— Теперь мы поворачиваем на Доусон-стрит, названную так в честь Джошуа Доусона, который также спроектировал Графтон-стрит, Энн-стрит и Генри-стрит. Справа вы видите Мэншн-хаус, резиденцию лорд-мэра Дублина.

Все рогатые шлемы викингов поворачиваются направо. Видеокамеры, цифровые фотоаппараты и камеры мобильных телефонов свешиваются из открытых окон.

— Думаешь, именно это викинги и делали, когда были здесь, папа? Щелкали своими фотоаппаратами здания, которые еще не были построены? — шепчу я.

— Да заткнись ты! — громко говорит он, и пораженный гид замолкает.

— Я не вам, — машет папа на него рукой. — Ей. — Он показывает на меня, и весь автобус поворачивается в мою сторону.

— Справа вы увидите церковь святой Анны, которая была построена Исааком Уэллсом в тысяча семьсот седьмом году, среди внутреннего убранства церкви имеются уникальные предметы семнадцатого века, — рассказывает Олаф команде из тридцати «викингов» на борту.

— На самом деле фасад в романском стиле был достроен только в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году по проекту Томаса Ньюхэма Дина, — шепчу я папе.

— О, — отвечает он медленно, широко раскрывая глаза. — Я этого не знал.

Мои глаза широко раскрываются в ответ:

— Я тоже. Папа хихикает.

— Теперь мы на Нассау-стрит, слева от нас через несколько мгновений окажется Графтон-стрит.

Папа начинает петь: «Графтон-стрит — страна чудес». Во весь голос.

Сидящая перед нами американка оборачивается, радостно улыбаясь:

— О, вы знаете эту песню? Мне ее пел папа, он был родом из Ирландии. О, я бы с радостью послушала ее опять, вы не могли бы спеть для нас?

Хор голосов «О да, спойте, пожалуйста» раздастся вокруг нас.

Привычный к пению на публике — он ведь каждую неделю поет в клубе по понедельникам, — папа начинает петь, и весь автобус подхватывает, раскачиваясь из стороны в сторону. Голос папы вырывается через опущенные пластиковые окна автобуса, долетая до пешеходов и проезжающих мимо машин.

Я делаю еще одну мысленную фотографию папы, сидящего рядом со мной и поющего с закрытыми глазами; из его головы торчат два рога.

С растущим нетерпением Джастин наблюдает за тем, как Сара медленно ковыряет свой салат. Ее вилка играючи накалывает кусочек курицы, он повисает, падает, снова попадает на вилку и умудряется удержаться, пока она размахивает им, используя как кувалду, чтобы сбить листья салата и рассмотреть, что находится под ними. Наконец Сара протыкает кусок помидора, и, когда она подносит вилку ко рту, тот же самый кусочек курицы снова падает вниз. Это повторяется уже в третий раз.

— Джастин, ты уверен, что не голоден? Ты очень внимательно изучаешь мою тарелку, — улыбается она, размахивая очередной полной еды вилкой и сбрасывая красный лук и чеддер обратно на тарелку. Как будто каждый раз за одним шагом вперед следуют два назад.

— Да, конечно, я бы немного поел. — Джастин успел заказать и съесть тарелку супа за то время, что она пять раз поднесла вилку ко рту.

— Хочешь, чтобы я тебя покормила? — игриво спрашивает она, круговыми движениями приближая вилку к его рту.

— Да, но для начала я бы хотел, чтобы на ней было побольше еды.

Она накалывает еще несколько кусочков.

— Еще, — говорит он, не сводя глаз с часов. Чем больше пищи он сможет засунуть себе в рот, тем быстрее придет конец этой раздражающей ситуации. Он понимает, что его женщина, Вероника, наверняка давно ушла, но сидеть здесь и смотреть, как Сара, играя со своей едой, сжигает больше калорий, чем поглощает, не поможет ему убедиться в этом.

— Вот летит самолет, — поет она.

— Больше! — Как минимум половина содержимого снова свалилась с вилки во время «взлета».

— Больше? Как ты вообще можешь положить больше на вилку, не говоря уже о своем рте?

— Смотри, я покажу тебе. — Джастин берет у нее вилку и начинает накалывать на нее еду. Курица, кукуруза, салат, свекла, лук, помидор, сыр — ему удается подцепить все. — Теперь, если госпожа пилот захочет опустить свой самолет на землю…

Она хихикает:

— Это не влезет в твой рот.

— У меня довольно большой рот.

Смеясь, она засовывает вилку Джастину в рот, с трудом умудрившись ничего не уронить. С усилием проглотив, он смотрит на часы, а затем снова на ее тарелку.

— Хорошо, теперь твоя очередь. Ты такое дерьмо, Джастин.

— Ни за что! — кокетничает она.

— Давай же! — Он собирает на вилку как можно больше еды, включая тот самый кусок курицы, который она оставляла четыре раза, и «направляет» ее в открытый рот Сары.

Она смеется, силясь удержать все это во рту. Почти не в состоянии дышать, жевать, глотать или улыбаться, она все равно старается выглядеть красиво. На протяжении почти целой минуты она не может говорить, пытаясь жевать настолько женственно, насколько это возможно. Соки, соус и еда текут по Сариному подбородку, и, когда она наконец проглатывает, ее рот со смазанной помадой расплывается в улыбке, открывая ого взгляду большой кусок салатного листа, застрявший у нее между зубами.

— Это было весело, — улыбается она.

Елена. Как Елена Троянская, такая красивая, что из-за нее могла начаться война.