Люблю трагический финал

Когда легкие, трахея, связки — в порядке, когда хорошо себя чувствуешь, пение самое великое удовольствие на свете. Это как любовь… это… Кайф большого пения…

Ну все! Надо быть осторожнее: голос — нежный аппарат.

И потом, рад бы, да больше некогда… Он деловито взглянул на часы. Прикрыл полиэтиленом мертвое тело. Затворил за собой дверь, тщательно замкнул скользкую от смазки дужку замка.

Еще раз придирчиво оглядел обитую жестью дверь, постоял немного, втягивая в себя воздух… принюхиваясь… И стал спускаться вниз.

Трупы находят, потому что они воняют, — вот в чем дело… Соседи, жильцы дома начинают беспокоиться. И их можно понять. А так, кому какое дело?! Зачем причинять людям неудобства?!. Он и Она никому не мешают! Склад и склад…

Холод неотапливаемого чердака, запах формалина, которого он натаскал сюда немерено… Даже куриные яйца бы не испортились.

Он вышел на улицу. Стер опять упавшие на лицо холодные капли — дождь еще не кончился, — вместе с ними с лица, как маска, сползла мина скорби и грусти… Светло-серые глаза взглянули спокойно — пожалуй, лишь немного холодно.

Все-таки звукоизвлечение и вправду непреодолимая зараза…

— Так что вы думаете: эта девушка уже в ближайшее время не появится? — Хозяйка квартиры, повертев ключом, открыла дверь и пропустила Анну вперед.

Анна пожала плечами — что-то подсказывало ей (возможно, вчерашний сюжет об убитой в лесу цыганке), что Джульетта Федорова не появится здесь ни в ближайшее время, ни в какое другое, ни до, ни после. Ни здесь, ни где бы то ни было еще…

Но вот так — вслух произнести… Все равно, что приговор подписать. Вроде, пока никто не сказал, что человек мертв, он все равно, что жив.

Анна вздохнула.

Немолодая женщина, искушенная, как все квартирные хозяйки, в нюансах и тонкостях человеческого поведения и привыкшая угадывать по мимике, что ее ожидает, определенным образом истолковала сей вздох.

— Вот ее вещи…

Анна огляделась, и ей стало не по себе от собственной, неожиданно открывшейся накануне способности ясновидения. Именно такой она эту комнату и представляла…

Правда, платье было не в блестках…

Но это вечернее темно-зеленое бархатное, с декольте, платье — оно было, оно действительно было! Вот оно — небрежно брошено на спинку кресла. А рядом на журнальном столике — недопитый бокал вина…

Точнее, два бокала.

Сумма, которую Анна посулила хозяйке квартиры за возможность осмотреть последний приют Джульетты, сделала свое дело. Женщина терпеливо ожидала, пока Анна бродила по квартире, оглядывая бумаги на столе, переполненный платяной шкаф… Посмотреть было на что: это действительно квартира, в которой Джульетта жила — жила своей настоящей жизнью, ни от кого ее не скрывая. Наполненный бутылками бар, нескромные глянцевые издания… Особого, специфического вида наряды женщины, которой необходимо привлечь к себе внимание мужчин… Да, вряд ли Елена Давыдовна (Анна представила аскетичное лицо Джульеттиной матери) обрадуется, увидев эти вещи… Если Джульетта не вернется — открывать глаза Елене Давыдовне на эту, вторую, жизнь ее дочери по меньшей мере жестоко.

Анна разворошила на столе небрежную, слой за слоем накопившую при жизни Джульетты груду бумажек, чеков, журналов, проспектов. Среди этой легкомысленно разноцветной груды странно выделялись несколько театральных программок. Анна грустно усмехнулась.

Образование Джульетты, видно, давало о себе знать… Ее воспитание хорошей девочки из хорошей семьи напоминало о себе, пробивалось и в этой второй, порочной, жизни легкомысленной продажной женщины…

Анна рассеянно раскрыла программку. «Травиата»… тоже… овеянная романтическим флером, но, по существу, как это ни называй, представительница той же профессии. Ах, бедная Джульетта! И почему это куртизанки непременно так плохо кончают?!

И Аня, сама пугаясь обнаружившегося дара, открыла дверь в ванную… Поперек зеркала действительно помадой была сделана торопливая надпись…