Люблю

Ульянова Матвея, проживавшего, как и Трубадурова, на втором этаже, Максим знал лучше. Знал все его дворовые прозвища, как то: «Мотя», «Мумия», «Вождь». Знал все смешные и грустные эпизоды его жизни. Двадцативосьмилетний молодой человек, мужчиной его было никак не назвать, со справкой «инвалид детства», занимал во дворе должность добродушного, наивного шута.

– Что это значит: «Инвалид детства»? Детство тебя что ли, инвалидом сделало? «С детства», а не «детства»! – Как-то пробовал Максим разъяснить себе и Матвею, смысл бездумно повторяемых им слов. Но, Матвей не соглашался и твёрдо стоял на своём.

– Нет. Я – инвалид детства! – отвечал он так гордо, словно это приравнивалось к званию «Герой Советского Союза». Избегая сверстников, Матвей дружил с детворой. Детвора вырастала, у них менялись интересы, Матвей оставался прежним и быстро находил себе новых друзей.

– Передай матери, – кричала Трубадурова, воспользовавшемуся паузой и побежавшему вниз по лестнице, Максиму, – что надо собрать подписи со всех жильцов и подать на Князькова в суд!

Выбежав из подъезда, Максим столкнулся со своей коммунальной соседкой. Фрося шла рядом с мичманом, который судя по пустому мусорному ведру в руке, возвращался с помойки.

– Ой, как кстати! – Обрадовалась Фрося, – Максимушка, родненький, помоги!

О том же попросила и мичмана, шедшего с ней рядом:

– Олег, я за услугу услугой. А ведро давай сюда, я понесу.

Просьба сводилась к следующему. Необходимо было помочь приехавшему вместе с ней на такси родственнику. Сам родственник ходить не мог, и Фрося просила поднять на четвёртый этаж сначала его инвалидное кресло, а затем его самого. И, как не торопился Максим, от этого дела отказаться не мог.

* * *

Приехав в центр, и пройдясь по Тверскому и Суворовскому, бульварам, Фёдор нашёл Леденцова там, где и предполагал найти. Генка лениво мёл тротуар у Дома журналистов. Он подрабатывал дворником, будучи при этом студентом четвёртого курса ГИТИСа, актёрского факультета. Рядом с ним ходили две дворняжки. Вертелись под ногами, мешая работать.

Перебравшись через невысокую чугунную ограду и перебежав дорогу, по которой с большой скоростью неслись автомобили, Фёдор подошёл к приятелю.

Бледный, не выспавшийся, похожий на музыканта, попавшего на принудительные работы, Генка смотрел под ноги и подошедшего Фёдора не заметил.

– Отдай метлу лентяям, – сказал Фёдор, намекая на игравших рядом собак, – пусть метут, а мы будем стоять и понукать их со стороны.

– Они её роняют. Рукавицы им велики, – оживая и ободряясь, подхватил Леденцов и, гладя по холке серого, похожего на волчонка пса, добавил – Да, и нечего мести. Всё подмёл. Сейчас пойдём чай пить. Или спешишь-торопишься? – осторожно поинтересовался он, памятуя, что встреча была назначена на два часа дня.

– Не спешу. Отспешил, – успокоил его Фёдор, с улыбкой наблюдавший за тем, как одна из собак подбрасывала зубами промасленный пакет, взятый из кучи мусора.

С Генкой Фёдора познакомила сестра Галина, учившаяся с Леденцовым на одном курсе.

Случилось так, что приезжий режиссёр решил ставить «Чайку» в одном из Московских театров. На роль Треплева он пригласил студента Леденцова, а на роль Заречной студентку Макееву. Задумав разыграть «спектакль Треплева», режиссёр попросил Геннадия и Галину найти людей для этого спектакля, желательно близких, знакомых.

Фёдор вместе с Леденцовым делал «Треплевский спектакль» – там и подружились. Говоря о «Чайке», кончилось тем, что Фёдор в спектакле занят не был, его с успехом заменил театровед Горохополов, который вместе с другими театроведами, наряженный в тёмные одежды, вылезал во время монолога Заречной на сцену из люка и бил в барабан. Спектакль продержался на сцене один сезон, был снят и забыт. А дружба осталась.

Благодаря подработке, Леденцов проживал в двух шагах от ГИТИСА. Жилищная контора предоставила молодому специалисту всеми забытые чертоги. Дом о трёх этажах, располагался в Собиновском переулке, сразу за представительством Эстонии, был расселён и на карте жилого фонда не значился. Принадлежал Министерству тяжёлого машиностроения или Министерству тяжёлой промышленности, в подвале остался архив министерства, но в Министерстве, похоже, забыли и об архиве и о доме.

Перед тем, как вселиться, Генке, из своей будущей квартиры, пришлось выгнать целую ораву подозрительных людей, обращавшихся и с домом, и с архивом самым безжалостным образом. Подозрительные люди, впрочем, особого сопротивления не оказали, во-первых, потому, что в соседнем подъезде находилась милиция, отдел вневедомственной охраны, а во-вторых, потому что знали – весь центр Москвы состоит именно из таких расселённых, но вполне пригодных для проживания домов. В один из которых, видимо, и перебрались.

Дело, о котором приехал говорить Фёдор, необходимо сопроводить дополнительными пояснениями. Примерно с месяц назад, в городе, Фёдор встретился с Мариной Письмар, молодой актрисой, бывшей женой его друга Степана Удовиченко, знакомой по театральной студии, в которую ходил до армии.