Любитель сладких девочек

— А Нинку?.. Нинку тоже ты убил? — будто вспомнив что-то, нахмурила она лоб.

— Нет. Нинку Гарик порешил. Слишком уж она на него сильно давить стала. Хотя ее тоже можно понять: время идет, а он и не думает платить. А потом и вовсе учудила: мужику твоему взяла и все рассказала. Все, что узнать успела. И снова начала на Гарика давить. Она не оставила ему выбора. А ты, небось, на Вовку своего подумала. Нет, это не он…

Только вот что я тебе скажу, голуба, перед тем как к мамке твоей отправлю… Хоть твой Вовка бабу свою и не убивал, а сделал это за него дружок его смышленый, не знать всего, что происходит у него под носом, он не мог. Хитрый он, Машка, и опасный. И не дело ему с тобой жить. Куда как проще отсидеть остаток жизни в тюрьме за убийство своей очередной жены-наследницы.

— Где он?! — прошептала Маша побелевшими губами, с ужасом наблюдая за тем, как сокращается расстояние между нею и отцом. — Ты… Ты ведь не убил его? Тебе не выгодно его убивать. Кто-то же должен ответить за мое убийство, чтобы ты безнаказанно попользовался моими деньгами.:.

— Ответит. Будь уверена — ответит. Причем с отягчающими вину обстоятельствами. Ему все вспомнят: и покойницу, и дачного маньяка на него потом спишут, если захотят. Вспомнят также и то, что тебя он там держал очень продолжительное время. Кстати, все убийства должны будут на него списать, а не на тебя. Гарика, например… Соседей напугал я, а видели-то Вову…

Он вдруг затих. Остановился и поудобнее перехватил нож в руке. Взгляд его пробегал по ее телу с головы до ног и обратно. Он явно трусил и тянул время. Оно было и понятно. Одно дело лишать жизни чужих людей или жену-изменницу, и совсем другое дело — родное дитя. И как ни велика была жажда денег, клятвопреступление оказалось ему не по зубам… Машин отец вдруг с непонятно откуда взявшейся брезгливостью отшвырнул от себя нож, обхватил голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, дико завыл:

— Не могу! Не могу! Помогите мне! Взываю к тебе, помоги! Я не могу!

Зрелище было не для слабонервных. Обезумевший от крови и алчности явно больной старик пугал Машу даже больше, чем тот, что осознанно шел на нее минуту назад с ножом. Она хотела было бежать, уже почти достигнув дверного проема, но силы, как нарочно, оставили ее, ноги сделались ватными и будто приросли к полу. По спине ручьями стекал холодный пот, и больше всего ей сейчас хотелось бы хлопнуться в обморок. Но сознание, как нарочно, работало на «ура», отмечая тот факт, что нож отлетел далеко и до него папаше не дотянуться. А что, если он вдруг вздумает броситься на нее безоружным? В крайнем случае она может огреть его половником, который едва не свалила плечом, продвигаясь к выходу. А еще лучше чугунной сковородкой, висевшей чуть левее.

«Так бывает… — снова вспомнились ей заунывные беседы с врачом. — Но обычно такая четкая работа сознания предшествует обмороку, так как истощение нервной системы…»

Скорее бы уж. Пусть лучше обморок, чем такое…

А папашка разошелся не на шутку, принявшись рвать на голове остатки волос и посыпая седыми клочьями все вокруг.

— Проиграл! Я проиграл! Все вы проиграли вместе со мной!

«Все, хватит! Если я сейчас не убегу, то его безумие запросто передастся и мне. Бежать!»

Убежать она не успела. Над самым ухом раздался вдруг оглушительный щелчок, и насмешливый, но все же с какими-то болезненными интонациями голос произнес:

— Все! Стоп, камера! Снято!

Панкратов! Слава богу! Ее залихорадило. Он жив и здоров! И все время находился рядом. Так мало того, ухитрился все действо снять на видеокамеру — теперь объектив ее пытался выхватить позеленевшее лицо Маши. Улики… Ну конечно же, куда как проще объясняться с милицией, имея на руках видеоматериал с признанием преступника.

Что слова? Наговорить можно что угодно. Но кто поверит, если папашку теперь наверняка ждет больничная палата с мягкими стенками. А тут все от первого до последнего слова… Это был не свет фар, который ей пригрезился. Скорее это был отсвет от объектива.

Нет, он все-таки мерзавец! И такой хитрый, гад! Такой хитрый, что, невзирая на благодарность за собственное спасение, хочется надавать ему по башке…

— Не бойся, Маша… — Панкратов произнес эту сакраментальную фразу таким покровительственным тоном, что она не удержалась и, несмотря на нервозную слабость во всем теле, язвительно закончила:

— Ты Дубровский?!

— Коли острит, значит, все в порядке, — сказал кому-то за ее спиной Володя, сгреб Машу в охапку и тут же принялся обдавать ее ухо горячим дыханием, без устали нашептывая «любимая», «родная», «дорогая» и что-то еще в том же духе.

Но его жаркий шепот уже не спас ситуации, Маша все-таки хлопнулась в обморок, а потом еще долго приходила в себя. Нет, не после обморока, а после всего, что на нее нахлынуло после него.

* * *

Панкратов требовал венчания и ничего не хотел слышать. То есть не хотел слышать никаких возражений на сей счет.