Любить монстра

Проходит еще несколько месяцев. Приезжаю к маме и Бонни. Это конец марта. Здесь повсюду отмечают Happy Holly. Ну, знаете, праздник, в который все красками и водой кидаются? Розовые, оранжевые и голубые порошки продаются повсюду. Десять рупий за пакетик. Покупаю целую коробку и пятилитровую бутылку воды. Приезжаю к нашему дому-вагончику и жду, когда выйдет американец. Наконец, вижу его остекленевшую физиономию, возвращающуюся из ашрама. Естественно, он в свободных брюках и оранжевой рубашке. Иду ему навстречу. Ставлю бутылку с водой на землю и откупориваю первый пакетик с краской. Я втираю ему в физиономию розовый порошок. Затем голубой. Оранжевый. Он не имеет права сопротивляться. Это будет не по правилам. А за нами сейчас наблюдает половина города. Мужчины, собравшиеся чуть поодаль, одобрительно цокают и кричат. Я выливаю на него все пять литров воды и продолжаю размазывать краску, пока весь он не становится похож на огромный кусок… Ну, вы понимаете.

Только после этого иду домой. Там я не нахожу матери. Только Бонни. Она роняет чашку, когда я вхожу. Оборачивается и начинает улыбаться.

– Где мама? – спрашиваю я спустя минут пять.

– Она… Не знаю, в последний раз ее возле рынка видели, – с сомнением говорит она. Я отстраняюсь.

– То есть как? Давно?

– Уже пару месяцев.

– Ты живешь с американцем, а мама на рынке? – спрашиваю я.

– Не силой же ее домой тащить? – слишком по-взрослому говорит она.

– Собирай вещи, мы едем в Германию. У меня есть деньги.

Она не хочет уезжать в никуда. Мы ссоримся. Орем друг на друга. К нам присоединяется американец. Он не хочет отпускать Бонни. Это мне на руку. Из духа противоречия Бонни все-таки собирает вещи и идет со мной. Вместо вещей – целый чемодан кистей и красок. Кому она противоречит? Да какая разница. В тринадцать лет все противоречат только себе. Я помню. Именно поэтому я сейчас в чертовой Индии.

Мы находим маму возле рынка. При виде меня она начинает плакать и убегать. Приходится догнать ее и очень долго говорить ей, что я ее сын. Она верит, но так и не узнает меня. Потом начинаю долго объяснять, что мы летим в Германию. С ней тяжело разговаривать. Вроде как и мама, а вроде как и пятилетний ребенок. Очень упрямый к тому же. Отсюда до Дели восемь часов на автобусе. Я мог приехать на машине, но почему-то поехал на автобусе. Наверное, потому что хотел напиться перед встречей с Бонни, но так и не осуществил задуманного.

– Нет, только не на автобусе, – машет руками мама.

– Почему? – терпеливо спрашиваю я.

– Ты не понимаешь?! Нас найдут! Он нас найдет! – восклицает она.

– Кто найдет, мама?

– Он! – отвечает она и начинает плакать.

– Хорошо, мы поедем на поезде, – говорю я, пытаясь ее успокоить.

– На поезде? – настороженно переспрашивает она.

– Да. На поезде, – подтверждаю я.

Поезд отправляется через пару часов. Мы бредем на станцию. За это время нас человек пять успевает забрызгать водой и обсыпать краской. Одежда теперь розово-синяя. Волосы такие же. Это веселый праздник. День, в который ты можешь долго втирать в рожу человека, которого ненавидишь, порошок ядовитого цвета. Во всех остальных случаях – это не весело.

Нам с Бонни плевать на то, как мы выглядим, а мама без конца рассматривает себя в зеркальце. Даже ночуя возле рынка, она не расставалась со своей косметичкой. Даже во всех этих ашрамах, в которых люди не моются, считая это презренной привычкой обывателей, она всегда делала себе макияж.

Я не ездил в поездах с того дня, как Бонни раскрашивала мне руку, а женщина в малиновом сари улыбалась и о чем-то без конца говорила. Пять лет прошло. Даже больше. Бонни тоже не рада поездке на поезде. Она пытается занять место на нижней полке, но тут в проходе появляется семейство с многочисленным потомством, и она нехотя уступает им место. Глаза у нее слезятся. В остальном выглядит вроде нормально. Мама находит нам место на боковой полке. Здесь она ведет себя как взрослая благоразумная женщина. Правда, все время говорит про то, что нас могут найти и нужно вести себя как можно тише.

– Тут так душно, – жалуется Бонни.

– Часов через десять приедем. Недолго осталось, – пожимаю я плечами. Не верю, что уже через сутки могу приехать в Берлин. Понятия не имею, что буду там делать.

– Да уж. Недолго осталось, – морщится она и чихает.

Все люди в этом вагоне перепачканы краской точно так же, как и мы. У кого-то всего пара розовых пятен на рубашке или сари, кто-то напоминает картины Питера. Душно. Сотня человек в одном вагоне. Или больше? Не знаю. На каждой полке по три-четыре человека, плюс люди на полу. Воздух превращается в мерцание цветной пыли. Бонни кашляет. Глаза ее слезятся. Я стараюсь не замечать этого. Потом ей явно становится хуже.

– У тебя нет с собой ничего от аллергии? – спрашиваю я.

– Не-а, – чихает она. – У меня уже давно приступов не было.