Любить и убивать

— Твой лучший и единственный друг, крупный коммерсант и владелец фирмы «Алво» Александр Воробьев, сдал нас всех, включая и тебя, той тайной гебистской команде, которая бы обязательно кончила нас, если бы не Дед. Сдал за возможность переправить за бугор миллион с небольшим баксов. Если на всех раскинуть, то получается что-то около восьмидесяти тысяч на рыло. Твой лучший и единственный друг продал тебя за восемьдесят светло-зеленых косых.

— Пивка хочешь? — спросил Коляша, вытащил из ящика сугубо канцелярского стола упаковку «Туборга» и варварски распотрошил ее.

— Ты же знаешь, я — не пивист. А ты пей, пей, может, поможет.

— Чему? — на всякий случай поинтересовался Англичанин, сорвал закрышку и жадно, как истомленный солнцем бедуин в пустыне, припал вытянутыми губами к отшипевшей дырке. В отчетливом ритме ходил кадык. Сырцов терпеливо наблюдал за этой операцией. Когда Коляша прикончил первую банку и удовлетворенно вздохнул, Сырцов сказал:

— Воробьев — в стороне. А ты — кругом нарасхват. Допустим (я говорю только: допустим), ты не убивал и не пытал Мишаню. Тогда помимо тебя, помимо меня, есть некто третий, который стремится получить сведения, интересующие нас. Судя по всему, ты знаешь больше меня, так как вплотную контактировал и с Машей и с Мишаней, и, принимая во внимание неплохую информированность этого гипотетического третьего, ты становишься его очередным клиентом. Тебе имеет смысл подумать о своем положении: тебя тереблю я, тебя вот-вот начнет рвать милиция, ты под самым серьезным приглядом неких неизвестных (что само по себе очень плохо) и беспощадных (что совсем нехорошо) лиц. Я набросал тебе картинку, я пока ничего не требую, я не давлю. Об одном прошу: серьезно подумай.

Коляша отколупнул рычажок на второй банке и без видимого удовольствия опорожнил и ее. Сбросил пустую тару в корзину для бумаг и спросил:

— То, что ты сказал о Сашке Воробьеве, — правда?

— По возможности стараюсь не врать.

— Откуда узнал?

— От Деда.

— Похоже. — Коляша принялся за третью банку. Открыл, отставил в сторону. — В последние дни той операции Сашка аж зубами трещал при упоминании о Смирнове, а сам беспрекословно выполнял все его требования, влетавшие нам в большую копейку. Боялся Сашка. Чего он боялся?

— Не понимаешь, да? А вроде битый. Он боялся, что Смирнов через тебя его на большое правило сдаст.

— Похоже, — повторил Коляша и залпом ликвидировал третью банку.

— Обоссышься, — предупредил Сырцов. Многие предупреждали об этом Англичанина, наблюдая, как он поглощал несметное количество банок, но он уже и не слушал этих предупреждений, твердо зная, что не обоссытся.

— Ах, Сашка, Сашка! — Коляша открывал четвертую. — Ведь из закона по всем правилам выходил, — и вдруг встрепенулся: — Это случилось тогда, когда вы душегуба словили, да? И после этого Василий Федорович сразу же за бугор, да?

— Тогда мы все перед этими гебистами голенькими стали.

— А насчет правила Смирнов хорошо придумал, — решил Коляша, выпил четвертую и понял: — Хватит. А то и правда обоссусь.

— Какое нынче у вас правило! Никого не соберешь, Коляша. Давай о другом.

— О чем же другом?

— Каким образом вы собираетесь валить Логунова? Ваш козырь в рукаве.

— Валить мы его не собирались. Приручить — такова была наша цель.

— Была, — уцепился за глагол Сырцов. — А теперь — нет?

— Теперь — не знаю. Теперь я ничего не знаю, Жора.

— В последний раз и очень серьезно спрашиваю: это ты убил Грушина?

— Век свободы не видать, не я.

— Твои быки были после смерти Маши на ее квартире?

— А зачем?

— Ты же искал магнитофонную кассету. Так были?

— Про кассету я узнал от Мишани на следующий день. Не были, Жора.

— Мелочи жизни стали ясны. Теперь о главном, Коля. Каким образом Ксения Логунова может вам помочь приручить собственного отца?

Сидеть надоело, и Коляша встал. В который раз Сырцов залюбовался этим складным мужиком, сотворенным природой для действия, для драки, для любви. И для дурости. И для преступления.

— Все настоящие концы были у Маши, — от окна сказал Англичанин. — Она ими торговала.

— Предлагала их только вам?

— Не знаю.

— Но что говорила хотя бы.

— Говорила, что только нам. Но была шустра. Не знаю.

— Слишком, как оказалось, шустра. Всем она показала кончик, иначе бы вы так не взвились. Теперь ты покажешь мне этот кончик, Коляша.

Англичанин нервишки уже привел в порядок. Вернулся к столу, уселся и обаятельно — умел — улыбнулся:

— Не вижу себе выгоды оттого, что покажу этот кончик.

— Выгода одна: я не буду подставлять тебя милиции и тем, кто пришил Мишаню.

— Ты догадываешься, кто они?

— Пока нет.

— Как же ты собираешься не подставлять им меня?

— Вызвать огонь на себя.

— Смысл, Жора?

— Я не могу допустить, чтобы девочку убили. — Бессознательно Сырцов назвал Ксению девочкой. Так, как ее звала мать.

— Сначала убьют тебя, а потом девочку. И сразу после этого возьмутся за меня.

— Хреновая цепочка. Во-первых, меня не убьют…

— Это почему же? — весело перебил Англичанин.

— Потому что я этого очень не хочу. А во-вторых, ты, сообщив мне все, что знаешь, отскакиваешь в сторону.

— Что я скажу Сашке?