Любить и убивать

 ...На редкость легко все получилось. Вложенная в Библию записка отца Афанасия была не первой свежести, и, вероятнее всего, отец Афанасий не служил у Николы в Хамовниках. Следовательно, две церкви в арбатско-пречистенских переулках. Почему-то больше нравилась та, что на взгорье, на перепаде высот. Туда он и поехал. «Девятка» по крутизне взобралась от набережной. Сырцов оставил ее у отремонтированного дома модерн и на своих двоих отправился в храм.

Тихо разбредались бабки и строгие женщины с грустными и взыскующими лицами: только что закончилась служба. Сырцов степенно ступил в церковь. Интимно душный полумрак обступил его. Он тихо стоял, привыкая к темно-золотистому от убранства и оранжевому от бесчисленных огоньков-лепестков свечей пристанищу Божьему на земле. Привык, стал различать людей, творящих свои дела в храме. Спросил у женщины, стоявшей у кафедры-прилавка со свечами различной длины и толщины:

— Я хотел бы повидать отца Афанасия. Как мне это сделать?

--Он только что закончил службу и прошел за алтарь.

— А вы не могли бы позвать его?

Интеллигентная женщина снисходительно и добро улыбнулась:

--Женщинам туда нельзя, — и успокоила: — Он скоро выйдет. Разоблачится и выйдет.

— Саморазоблачится, — пробормотал он про себя, с грустью сознавая, что словоблудие смирновской компашки навсегда поселилось в нем.

— Что вы сказали? — вежливо поинтересовалась женщина, естественно, не расслышав.

— Так... Глупость, — почему-то застеснявшись, признался он.

И тут же из-за алтаря появился священник. Когда он подошел ближе, женщина предупреждающе известила его:

— Батюшка, вас ждут.

— Вы, сын мой? — Отец Афанасий обернулся и внимательно посмотрел на Сырцова.

В сыны-то Сырцов ему не подходил: отцу Афанасию было лет сорок, не более.

— Мне необходимо поговорить с вами, отец Афанасий.

— Если это необходимо, поговорим. Обязательно поговорим.

Они обошли церковь и через калитку вошли в старо-московский дворик. Не верилось уже, что они в Москве последнего десятилетия двадцатого века: наполовину деревянный дом священника с золотыми шарами под окнами, сараюшка из толстых черно-серых досок, маленькая клумба с анютиными глазками, высокая, аккуратная поленница из мелко-мелко порубленных дровишек. Они уселись на широкую скамью, врытую в землю в незапамятные времена.

— Я обращаюсь к вам по делу абсолютно мирскому, отец Афанасий, — строго подбирая слова, начал Сырцов. — Я, Георгий Сырцов, по поручению матери разыскиваю ушедшую из дома Ксению Логунову.

Он замолк, незаметно поглядывая на отца Афанасия в ожидании реакции. Не дождался, не было никакой реакции.

— А почему вы обращаетесь именно ко мне? — спросил священник.

Врать не следует, вилять не стоит. Прямо надо говорить.

— В Библии Ксении я нашел вашу дарственную записку. Вы знаете Ксению Логунову, отец Афанасий?

-Да.

— Она обращалась в последнее время к вам за советом?

־ - Да.

— Вы знаете, где она сейчас находится?

— Думаю, что знаю.

— Уже не твердое «да», — отметил Сырцов, почтительно улыбаясь.

— «Да», твердое «да» возможно только в подтверждение собственных деяний и поступков. О другом человеке можно говорить лишь предположительно.

— Где же предположительно находится Ксения?

— Это не мой секрет, сын мой.

— Ксении грозит серьезная опасность, отец Афанасий. А она ушла из дома.

— Самая серьезная опасность для Ксении исходит из ее дома.

— Вероятно, вы говорите об опасности нравственной. Вам лучше знать. Но я говорю об опасности, которой может подвергнуться ее жизнь.

Отец Афанасий повернул к Сырцову свое внимательное и настороженное лицо. Борода его оказалась на солнце и стала медно-рыжей. Прозрачные бледно-серые глаза были непонятны. Говорил же понятно и откровенно.

— Я вас пока не могу понять, Георгий. Вы верите в Бога?

Совершенно некстати вспыхнула в мозгу яркая картинка сегодняшнего утра: скомканная постель, нечеловеческие усилия двух тел в диком стремлении к наслаждению, бессмысленные звериные стоны.

— Не знаю, — сказал Сырцов, подумав. И повторил нервно: — Не знаю.

— Достойный ответ, — одобрил отец Афанасий.

— Мы говорим о Ксении, — настойчиво напомнил Сырцов.

— И о вас, — добавил отец Афанасий. — Я пытаюсь представить вас рядом с Ксенией, Георгий.

— Какова же картина?

— Не картина пока. Эскиз, подмалевка.

— Вы были художником? — неожиданно для себя спросил Сырцов.

— Ну, художник — слишком громко. Но почему — был? Я и сейчас продолжаю эти приносящие мне тихую радость занятия.

— А вам разрешают? — брякнул Сырцов.

Отец Афанасий почти неслышно посмеялся и ответил риторически:

— Кто же мне может запретить?

Теперь посмеялись вдвоем.

— Какая она, Ксения, отец Афанасий?

— Вы, следовательно, с ней незнакомы. Вас пригласила искать Ксению ее мать?

— Не пригласила. Наняла. За деньги.

— Вы будто стесняетесь этого, Георгий. Но ведь все очень просто: всякий добросовестный труд должен быть достойно вознагражден.

Умыли его, Сырцова, как мальчишку. Ненавязчиво и с участием умыли закомплексованного паренька с гипертрофированным самолюбием. Учиться, учиться и учиться, как говорил Владимир Ильич. Урок на будущее. Он рассмеялся: