Любить и убивать

Она вернула сумку на журнальный столик, расстегнула на его рубашке две пуговицы, замкнула руки у него на шее, щекой потерлась о волосатую грудь и с закрытыми глазами призналась:

— А как хочется сейчас! А сейчас нельзя.

— Некогда, — уточнил Сырцов и негрубо расцепил ее руки.

Ушла, слава Богу. Он убрал со стола, помыл посуду, прилег на тахту, расслабился и понял, что хочется курить. Когда ждешь, всегда хочется курить, даже волево бросившему. Где-то в мозжечке свербело. Он притащил на тахту телефон и набрал номер. Поздно, правда, но...

— Извините за столь поздний звонок, но не могли бы вы позвать Любу.

— А я и есть Люба.

— Но почему же басом, Люба? — искренне удивился Сырцов.

— Давно не говорила. Застоялась, — уже своим голосом пояснила она. И вдруг: — А я вам уже звонила, Георгий!

— Зачем? — быстро спросил он. Неужто опоздал?

— Некий красивый баритон интересовался Ксенией и теми, кто, помимо его, интересуется ею.

— Ну, и что вы ему ответили? — в безнадеге спросил он.

— А то, что про Ксению ничего не знаю, так как месяц с лишним с ней не встречалась, и что меня про нее никто более не расспрашивал.

— А ведь производите впечатление правдивой девушки! — обрадованно обличил он.

— Я все правильно сделала? — Очень хотела Люба, чтобы ее похвалили.

— Что доктор прописал... Вы молодец, Любаша, — помылил ее Сырцов, но не позволил останавливаться на достигнутом: — Теперь вот что: красивый баритон, как мне кажется, не ограничится одним телефонным звонком, он будет искать с вами встречи. Не отказывайтесь, но как только с ним договоритесь, звоните мне, разыщите меня. И главное: без меня ни на какие свидания с ним не ходите.

— Кто он, Георгий?

— Вот это мы вдвоем с вами обязательно выясним.

— Как в кино! — восхитилась Люба.

— Занимательней, чем к экзаменам готовиться? — задал он дурацкий вопрос и тут же — второй: — Люба, вот у таинственного незнакомца — красивый баритон. А у меня какой голос?

— Грубый, но симпатичный бас.

— Ну уж и грубый! — слегка обиделся он.

— Тогда без грубого! — легко согласилась она. — Просто симпатичный бас. Устраивает?

— Еще как! Это я сказал, об этом предупредил... — по-райкински пробормотал Сырцов и вдруг по-отечески настоятельно-ласково посоветовал: — А теперь, мой юный друг, с новыми силами и комсомольским энтузиазмом к изучению основ! Цели намечены, решения приняты, за работу, товарищи!

— Обязательно все надо испортить, — ворчливо заметила Люба. — Я вас целую.

Она повесила трубку, а он опять растянулся на тахте. Но уже с чувством исполненного долга. Афган, ментовка, год работы с Дедом выработали в нем умение спать по собственному заказу: где угодно, когда угодно, сколько угодно. Сырцов дал себе час и тотчас отключился.

Проснулся в десять минут первого и, не меняя позы, стал ждать Машиного звонка. Не было звонка. И в половине первого не было, и без четверти. В час он позвонил сам. В трубке длинно гудело, и он считал гудки. Насчитав десять, положил трубку. Через пять минут позвонил еще. Тот же результат. Лежать расхотелось. Он спустил ноги на пол, воткнул локти в колени, подпер ладонями буй ну голову и так посидел минут пяток. В третий раз набрал Машин номер. Длинно гудело. Он положил снятую трубку на тахту и потихонечку стал одеваться, снимая с себя светлое и надевая что потемнее. А что потемнее? Хаки, камуфляж. А поверх жилеточку боевую с многочисленными и нужными карманами. Проверил «байард». Обойма под завязку — все десять на местах. В карман жилетки сунул запасную, а «байард» приспособил в сбруе под жилеткой. На всякий случай — башмак, подкованный спереди. Подпрыгнул, проверяя амуницию на стук и бряк — не звучит. В последний раз послушал трубку. Гудело. Положил ее на место и отправился в путь.

Глава 11

 Эти две башни белокирпичной кладки в Гагаринском переулке он знал хорошо. В одной, еще в муровские незабвенные времена, трое суток сидел в засаде. Машину он поставил так, чтобы было не очень близко, но и не далеко: нашел местечко в Староконюшенном у знакомого серого дома.

Половина второго. Романтиков, гуляющих в ночи, теперь в Москве нет. В ночи царят пролетающие в лимузинах. Не торопясь, Сырцов вышел на угол у булочной. Кривой хвост Староконюшенного ампирным боком Дома ученых кончался в Пречистенке. Тепло сиял умело освещенный шедевр неоклассицизма — австрийское посольство, а совсем рядом — перед ним и чуть левее — в старомосковском, в три окна особнячке уютно, до боли в сердце, теплился огонек настольной лампы под абажуром. От Арбата вдруг потянул ветерок, и аплодисментно зашелестели листья в молодом скверике у Машиного дома. Вместе с ветром исчез шелест. Сырцов остался один в прекрасном мире.