Любимый ястреб дома Аббаса

— Но, целитель, — не сдавался я, — ведь есть травы… Кстати, возможно ли поить ее такими травами дней шесть? Чтобы она могла удержаться при этом хотя бы на боку верблюда, просто была чуть сонной? И чтобы это не причинило ей вреда?

Ашофте смотрел на меня долго и с грустью. Потом нехотя согласился:

— Я дам вам такие травы, господин Маниах. Но вы должны понять: мне сначала нужно увидеть ее такой как есть, не опоенную. А потом… потом я ведь могу сказать вам, что уже поздно что-либо делать. Вы уверены, что хотите такого исхода?

И тут я начал улыбаться. Потому что впервые я достаточно четко представил себе, что можно сделать. Связать. Доставить в больницу. Выслушать приговор. Отправить, опоенную травами, домой, в Самарканд. Приставить охрану. Отдать в руки лучшим лекарям.

Дать ей шанс.

Да кто же еще во всем мире, если не я, человек, за чьей спиной-возможности богатейшей семьи Самарканда, сможет все это сделать? И случайно ли я, сам того не замечая, превращаюсь в лекаря? Или это знак свыше? Может быть, вся моя жизнь была до сего дня как дерево, готовившееся дать сладкий плод, — спасти, среди тысяч обреченных, хотя бы одну женщину?

Получится! У меня все получится!

— Я уверен только в том, что хочу попытаться, — пытаясь справиться с прыгающими от радости губами, выговорил наконец я. — И, не сомневайтесь, попытаюсь.

Ашофте снова вздохнул.

— В общем, чувствую, что вам недолго быть тут моим учеником, — мрачно заметил он. — Вы втянулись в какое-то дрянное дело. А жаль. Вы хороший ученик. И учтите, я не каждому говорю такие слова.

— Ну, если мне придется уехать, то обещаю: куплю и подарю вам девушку, которую вы обучите любому ремеслу, — легкомысленно отозвался я.

По дороге к крепости я сделал, по методу целителя, несколько очень медленных вдохов и выдохов — но поселившийся у меня где-то в центре живота страх не проходил. Он давно уже сидел там, но только сейчас я решил признаться себе, в чем дело.

Я боялся уже не убийц.

Я боялся потерять разум.

Безумие вокруг нас, говорит Юкук? В дни войн и мятежей безумцев становится больше, говорите вы, почтенный Ашофте? А что вы оба скажете на то, что сама война — это и есть безумие, которое передается по воздуху, прилетает по ветру, как та болезнь, которая оставляет навсегда круглые ямки на коже выживших? И что захватывает эта болезнь цвета железа все больше людей вокруг?

Она безумна, говорят мне. А сам я — здоров?

И мне впервые за последние месяцы пришли в голову мельчайшие подробности всего, что произошло в винном доме Адижера, и того, что я сделал сам, потом, когда ушли насильники, сделал, не помня себя. До того я гнал от себя эти воспоминания, но когда-то же надо их вытащить наружу.

А если эта болезнь, это помутнение разума, не ушла от меня и ждет, хочет вырваться наружу из тайных уголков моего сердца?

Я, идя уже пешком через крепостную площадь, огляделся. Вот навстречу мне шествует важный старик, чья седая борода обрамлена бордюром цвета моркови — давно не красил, отросла? Ну и что, все нормально, никакого безумия.

Да но вот это, это… Уже несколько дней как мне казалось, что неподалеку от моего дома, на краю площади стало что-то слишком много женщин. Сидят кружочком, торгуют какими-то тканями. Их лица наглухо закрыты полупрозрачными тканями, по очаровательному обычаю, зародившемуся в вечно горячих головах обитателей города Константина, в прекрасном Бизанте. Правда, если вы весь день едете по пустыне и лицо у вас не закутано, то оно превратится в дубленую кожу, а какой женщине это понравится? Так что лица закрывали не только в Бизанте, хотя именно там начали делать из этого вопрос приличий.

Эту ткань хочется сорвать с женского лица — или, наоборот, ткань оставить, а сорвать все остальное. А теперь мне еще кажется, что у этих женщин, как на подбор, гибкие талии, сильные и мягкие движения ног и плеч, на ниххочется смотреть еще и еще… Так здоров я или безумен? Потребую ли я когда-нибудь привести мне одну из них силой — чего бы это ни стоило? Послушаются ли мои чакиры безумного приказа?

Топот ног нарастал сзади. Рука моя сама дернулась к кинжалу, которого не было.

Но догонял меня всего лишь Юкук.

— Вы ведь сейчас были в больнице? — задыхаясь, прохрипел он.

Я лишь кивнул.

— И, похоже, ничего не знаете. Она ведь большая… Двумя покойниками больше — не событие, так?

— Какими покойниками? — выговорил я.

— Да теми самыми, — еле слышно сказал Юкук, подходя ближе. — Омар и Михраман. Вы просили у этого проповедника их отдать — но как-то получилось, что их обоих только что нашли в глубине двора мертвыми.

— Кинжалы? — быстро спросил я.