Любимый ястреб дома Аббаса

Сидя в ожидании, я начал размышлять о том, как бунтовщик принимает посетителей. К повелителю правоверных, халифу, обитателю Зеленого дворца в Дамаске, полагалось, как всем было известно, приходить, вымывшись лишний раз, в чистых одеждах, под которые следовало надевать стеганую куртку — джуббу, дабы запах визитера (если таковой даже после мытья оставался) не оскорблял халифа. Положено было также источать ароматы роз, фиалок, кедра и так далее. В данный момент я вряд ли соответствовал этому требованию — хотя стирать одежду (или хотя бы части этой одежды) в простой воде, так же как осторожно вытирать тело мокрой тряпкой, я все эти дни отнюдь не избегал. Более того, я это проделывал и со своими — да, своими, — пациентами.

Но, с другой стороны, мервский барс не был повелителем правоверных. И для него многое, в том числе ритуал приемов, надо было отрабатывать заново.

Далее же — если ты находился перед лицом халифа — полагалось сесть на маленький молитвенный коврик напротив властелина трети мира, постараться при этом не оказаться выше его (мне это не грозило) и говорить с ним тихим голосом, обращаясь на «ты», потому что это было наиболее простым и искренним из обращений.

Если перед ним стояла еда, то вежливым считалось взять одну-другую щепотку вытянутыми вперед пальцами. О таких изобретениях согдийского (и иранского) ума, как двузубая вилка, речи тут не шло, тем более что еда народа арабийя этому не благоприятствовала.

Собственно, почти таким же был ритуал при дворе Светлого императора, главы дома Тан, — только там о еде речь не шла, да и «ты» было бы не очень уместным.

Но у Абу Муслима все оказалось совершенно по-другому.

Как бестелесный призрак, юноша с развевающимися завитыми локонами, струившимися из-под простой повязки, вылетел из-за угла. Два воина в толстых кожаных куртках и еще какие-то люди тщетно пытались его догнать — он буквально стелился над землей, тонкие полы абы летели за его плечами, движения были плавны и точны. Я понял, что в бою, пешем или конном, с этим человеком лучше не встречаться.

Секретарь в черном начал вполголоса что-то говорить, но Абу Муслим посмотрел на него с вежливым укором (тот замолчал на полуслове) и начал рассматривать меня с любопытством. Он силился что-то вспомнить. Тогда, с разорванным локтем, вопящий и жмурящийся от боли, он вряд ли приглядывался к человеку, который его держал, — но ведь затем он пришел в себя и всмотрелся в наши с целителем лица.

Вот на его губах появилась детская открытая улыбка.

— Маниах — это потом, друг мой Зияд, — снова отмахнулся он от секретаря. — Сначала — вот этот человек, который совсем недавно что-то хорошее для меня сделал. И хочет, наверное, сделать что-то еще. Я же сказал, что не забуду вас, мой дорогой. И не забыл. Ведь вы от целителя? Он был у меня всего два дня назад и сказал, что локоть в полном порядке, кожа тоже заживает. Так что же еще?

— Я сам от себя, — вежливо улыбнулся я. — И пришел совсем по другому делу. Ашофте не нужны мои услуги с вашим локтем, да и вообще я такой же его пациент, как и вы, повелитель Хорасана. Просто я случайно оказался тогда нужен, рядом больше никого не было.

Тут Абу Муслима окончательно догнала и окружила полукольцом его свита — я не без удивления увидел какого-то человека с лицом, закрытым белой полупрозрачной тканью, как у женщин Бизанта, а рядом с ним… красавца-воина с носом, как боевой топор. Того, что первым проехал вперед по двору крепости позавчера, после чего следующий всадник оказался насажен на нож убийцы. Я сразу насторожился — «слишком хорош», вспомнил я свой тогдашний приговор ему.

Зияд же снова начал бормотать на ухо Абу Муслиму.

— Ничего не понимаю, — с оттенком жалобной капризности сказал тот, снова полуобернувшись ко мне. — Вы — родственник семьи Маниахов? Той самой, из Самарканда?

— Я не родственник, — скромно сказал я. — Я глава этой семьи. Подтвердить это может один очень уважаемый человек по имени Бармак. (Тут юноша повернулся к воину-красавцу, произнес: «Халид», и они обменялись быстрыми тихими фразами.) А у Ашофте я оказался примерно так же, как и вы, — рана в плече. Ножевая рана… Знаете, есть тут некие личности — не далее как пару дней назад они нашли себе очередную жертву в двухстах шагах отсюда… Со мной им повезло меньше. Я был только ранен.

Если говорить абсолютно честно, то я мог бы не объяснять Абу Муслиму, кто и почему меня ранил, — но, каюсь, мне хотелось произвести на него впечатление.

И у меня это, кажется, получилось очень здорово.

Юный полководец еще раз обменялся взглядами с великолепным воином, потом махнул рукой всей свите (она разом отодвинулась), сделал несколько шагов к глухой белой стене дома, полуобернулся к ней и поднял к лицу обе руки, как будто в молитве. И замер в этой позе.

Воцарилась полная тишина — никто даже не шевелился.

Наконец он повернулся и подошел ко мне совсем близко — я снова услышал запах розового масла.

— Глава дома Маниахов здесь? Глава дома Маниахов пришел ко мне… в черной одежде?

— Сейчас мне не нужна другая, — отвечал я с некоторым раздражением.