Любимое уравнение профессора

Возможно, все дело в странном привкусе у царившей там тишины, какого я не ощущала прежде ни разу. Это было не просто отсутствие шума, но тишина, переполнявшая сердце Профессора, пока он блуждал в лесу своих чисел; тишина, прозрачная будто озеро, таящееся в самом сердце этого леса, заглушавшая все вокруг слой за слоем, не подвластная ни плесени на ботинках, ни опадающей клочьями седине.

Но, несмотря на такого рода «уютность», лично мне, как домработнице, прибирать в этой комнате было неинтересно. Ни один из предметов вокруг не будил воображения. Ни забавных безделушек, «говорящих» о прошлом своего хозяина, ни интригующих воображение фотографий — ровным счетом ничего, что позабавило бы мой сторонний взгляд.

Я пробежалась тряпкой по книжным корешкам. «Теория групп», «Алгебраическая теория чисел», «Исследования по теории чисел»… Шевалле, Гамильтон, Тьюринг, Харди, Бейкер… Странно, поражалась я: столько книг, но ни одной читать не охота! А половина вообще на чужих языках, даже названий не разобрать.

Вся столешница была завалена тетрадями, карандашными огрызками и канцелярскими скрепками. В жизни не подумаешь, что еще вчера здесь состоялась битва интеллектов, единственным свидетельством которой теперь оставалась лишь мелкая крошка от ластика.

Наверно, у настоящего математика должен быть какой-нибудь компас, которого не купишь в обычном канцелярском магазине, или навороченная логарифмическая линейка, думала я, вытирая резиновую крошку, собирая скрепки и складывая в стопку тетради. Обтянутое тканью кресло-качалка давно продавилось, и сиденье приняло форму хозяйского зада.

— Когда у тебя день рождения?

В тот вечер, поужинав, он не стал торопиться в кабинет и, пока я занималась уборкой, уже сам подыскивал тему для разговора.

— Двадцатого февраля.

— Да что ты?

Аккуратно, кусочек за кусочком, он выковырял из картофельного салата все морковные кубики, после чего салат съел, а морковь оставил в тарелке. Я собрала посуду, вытерла стол. Привычка заляпывать едой все вокруг, похоже, не оставляла его, даже когда он выныривал из своих размышлений.

Весна разгоралась, но после захода солнца еще холодало, и в углу столовой горел керосиновый обогреватель.

— И часто вы пишете для журналов статьи? — спросила я.

— Да что ты! Какие статьи? Так, разгадываю головоломки на конкурсах любителей математики. Чисто для удовольствия… Иногда, если повезет, получаю приз. Среди богачей тоже есть любители математики, которые вкладывают в это деньги…

Взгляд Профессора скользнул вниз, обшарил костюм и уперся в записку на левом нижнем кармане.

— О! Так, значит, сегодня мы уже послали разгадку в Journal of Mathematics, выпуск тридцать седьмой? Ну хорошо, хорошо…

С моего утреннего похода на почту прошло уже явно больше восьмидесяти минут.

— Ох, черт! — всполошилась я. — Простите меня! Нужно было послать экспресс-почтой… Не успеете первым — не получите приз, разве не так?

— Не волнуйтесь, особой срочности нет. Найти разгадку быстрее всех, конечно, тоже большая заслуга. Но она не учитывается, если доказательство не было элегантным!

— Как? То есть сами доказательства могут быть элегантными или, наоборот, безобразными?

— Ну а как же! — Поднявшись из-за стола, Профессор подошел к раковине, в которой я мыла посуду, и пристально посмотрел на меня. — По-настоящему верное доказательство — то, в котором твердость логики сочетается с безупречной гибкостью формулировки… Да весь наш мир просто битком набит доказательствами, которые, в принципе, технически верны, но так и бесят своей неопрятностью или невнятностью! Понимаешь, о чем я? Кто может сформулировать, чем прекрасны звезды? Точно так же и здесь: объяснить красоту чисел словами не удается почти никому!

От души одобряя первую попытку Профессора завязать разговор, я прекратила мыть посуду и энергично кивнула.

— Твой день рождения — двадцатое февраля. Двести двадцать — очаровательное число! А теперь смотри сюда. Вот эти часы мне подарили еще в университете, когда мой трактат о трансцендентных числах выиграл ректорскую премию…

Сняв с запястья часы, он повертел их перед моими глазами так, чтобы я оценила награду во всех деталях. То был очень модный иностранный бренд, никак не вязавшийся с затрапезным видом Профессора.

— Такие красивые, поздравляю!

— Дело вовсе не в красоте! Видишь, что это за номер?

По задней крышке часов бежала отчетливая гравировка: «Ректорская премия № 284».

— То есть вы ее двести восемьдесят четвертый лауреат?

— Скорей всего, да… Но главное — само число! Забудь на минутку о посуде. И отчетливо представь себе эти числа: двести двадцать и двести восемьдесят четыре.

Он потянул меня за лямки фартука к столу, усадил на стул, достал из внутреннего кармана огрызок простого карандаша. И на изнанке рекламной листовки нацарапал оба числа, хотя и в странном удалении друг от друга:

220

                             284

— Что ты о них думаешь?