Любимое уравнение профессора

— Я хотела бы доверить вам уход за моим… деверем, — объявила она. Что за отношения связывали ее с деверем, мне оставалось только гадать. — До сих нор никто из ваших сотрудниц долго с ним не выдерживал. Одна за другой увольнялись, и с каждой новенькой приходилось начинать все с начала, а это сущий кошмар — как для меня, так и для самого… брата.

Так-так, задумалась я. Может, она говорит о муже своей сестры?

— Работа не сложная, — продолжала она. — Вы должны приходить сюда с понедельника по пятницу к одиннадцати, чтобы накормить… брата обедом, прибрать в его комнате, сходить в магазин, приготовить ужин, и в семь вечера уйти домой. На этом все.

Слово «брат» с ее губ всякий раз слетало как-то нерешительно. Речь звучала учтиво, но пальцы стискивали трость беспокойно. Она сильно старалась не смотреть мне в глаза, но ее настороженный взгляд скользил по мне то и дело.

— В контракте с вашим агентством я изложила эти требования чуть подробнее. Но главное — мне просто нужен человек, который помогал бы ему день за днем жить самой обычной жизнью — такой же, как у других людей.

— А ваш… брат сейчас здесь? — уточнила я.

Кончиком трости дама указала в глубину садика на заднем дворе. Над аккуратно постриженными кустами фотинии маячил краешек черепичной крыши.

— Из флигеля в дом и обратно я просила бы не ходить. Вы должны заниматься только братом, а чтобы попасть к нему во флигель, пользуйтесь отдельной тропинкой с севера. С любыми трудностями вы должны справляться сами, на месте, безо всяких консультаций со мной. Это — главное правило, которое нарушать нельзя.

И она легонько стукнула тростью о деревянный пол.

По сравнению с сумасбродными требованиями, которые мне доводилось выполнять у других нанимателей: подвязывать волосы лентой каждый день другого цвета, остужать кипяток для чая ровно до 75 градусов, складывать руки в молитве, как только в вечернем небе вспыхнет Венера, и так далее, условия этого дома казались сущими пустяками.

— Значит, мы могли бы познакомиться прямо сейчас? — спросила я.

— Никакой необходимости в этом нет! — возразила она. Да так резко, будто я ляпнула нечто оскорбительное. — Познакомьтесь вы сегодня — завтра он все равно вас не вспомнит.

— Простите… в каком смысле?

— В том смысле, что у него проблемы с памятью, — пояснила она. — Это не старческий маразм: клетки мозга здоровы и в целом функционируют нормально. Просто семнадцать лет назад он повредил голову в автомобильной аварии. И с тех пор не может запомнить ничего нового. Его память обрывается на событиях тысяча девятьсот семьдесят пятого года и ничего, что случилось с момента аварии, не сохраняет надолго. Он помнит теорему, которую доказал тридцать лет назад, но понятия не имеет, что ел на ужин вчера вечером. Проще говоря, представьте, что в его голове — одна единственная видеокассета на восемьдесят минут. И каждый раз, записывая что нибудь свежее, он вынужден стереть все, что хранил на ней до тех пор. Таков запас его активной памяти. Ровно час двадцать — ни больше, ни меньше.

Она говорила ровно, без пауз, без каких-либо эмоций, явно повторяя все это, как мантру, уже в который раз.

Что такое запас активной памяти на восемьдесят минут, я представляла с трудом. Конечно, среди моих подопечных бывали и больные, но как тот опыт пригодился бы здесь, я понятия не имела. И тут же мысленно дорисовала на карточке Профессора очередную, десятую звезду.

Флигель — по крайней мере, на взгляд из дома — казался совсем заброшенным. Посреди окружавшей его живой изгороди, прямо между кустами фотинии, темнела старомодная калитка. На калитке висел огромный замок, изъеденный ржавчиной и птичьим пометом так, что, небось, и ключа уже не вставишь.

— Ну что ж… Начинать можете с понедельника, то есть послезавтра, если не против! — подытожила дама, давая понять, что все дальнейшие вопросы излишни.

Вот так я и начала присматривать за Профессором.

В отличие от особняка, флигель оказался строеньицем жалким и обшарпанным. Было сразу заметно: строили его наспех. Изумрудно-бордовые кусты фотинии, маскируя убогость жилища, оплетали фасад густыми неподрезанными ветвями. Входная дверь утопала в глубокой тени, а звонок оказался сломан.

— Какой у тебя размер обуви?

Это было первым, о чем Профессор спросил меня, едва услышал, что я — их новая домработница. Без поклона, без малейшего приветствия. Железное правило «не отвечай работодателю вопросом на вопрос» я помнила крепко и потому ответила ровно то, что меня спросили:

— Двадцать четыре[1].

— О… Какое благородное число! — воскликнул Профессор. — Факториал четверки!

Он скрестил руки на груди, закрыл глаза и погрузился в молчание.

— Что такое «факториал»? — спросила я на всякий случай. Просто чтобы понять, зачем это работодатель интересуется размером моей обуви.

— Если перемножишь все натуральные числа от единицы до четырех, получишь двадцать четыре! — ответил он, не открывая глаз. — А какой у тебя номер телефона?

— Пятьсот семьдесят шесть — четырнадцать — пятьдесят пять…

Он с явным интересом кивнул.