Любимец зрителей

«Сильвен, я с грустью восприняла, что вы тяжело ранены. Хочу, чтобы на одре страданий (Сильвен не в силах сдержать улыбку) вы знали — у вас есть друг, который мысленно с вами. Все эти годы я следила за вашей карьерой. Ваше фото неизменно красуется в моей спальне. Меня огорчало, что я перестала видеть вас на экране. Сможете ли вы вернуться и воплотить еще один образ рыцаря без страха и упрека, некогда составлявшего объект моей мечты?

Теперь я замужем, но по-прежнему живу в мечтах и всем сердцем желаю вам вернуться на экран, чтобы утешать тех, кто разочаровался в жизни. Скорейшего выздоровления.

Патрисия»

— Однако же! Скажите на милость, — бормочет потрясенная Габи.

Она вскрывает другое письмо. Оно написано детским почерком.

«Мсье!

Мне всего тринадцать лет. Моя мама плакала, когда прочла про вас в газете. Она часто говорила мне о вас. Кажется, вы поэт. И как они посмели вас убивать! Мне хотелось бы иметь ваше фото с автографом. Мы повесили бы его в столовой и обе смотрели — ведь мы живем только вдвоем.

Морисетта»

— Бедная девочка, — комментирует Габи. — Обещайте, что ответите ей. Я сделаю это за вас, если вы еще не в состоянии писать.

— Согласен. Прочтите-ка еще одно письмо, и достаточно. А завтра постараемся их порадовать.

— Может быть, ваша жена могла бы нам помочь?

— Нет. Она ужасно ревнива.

— Еще бы! Могу ее понять. Я точно знаю: на ее бы месте… Замнем… О, это письмо короче.

«В свое время я любила вас, Сильвен, но не решалась вам признаться. С тех пор жизнь меня не щадила. Она предала и вас. Но может, две несчастные судьбы, слитые воедино, принесут нам крошечку счастья? Прилагаю ключ от моей квартиры. Воспользуйтесь им, когда пожелаете.

Кларисса»

— Какое нахальство! — восклицает Габи и, заглянув в плотный конверт, извлекает из него плоский ключик. — Ну и ну! Надеюсь, вы ей не ответите.

— Я принадлежу им всем, — объясняет Сильвен, — точнее, принадлежал. Все это в прошлом. И все же, если в один прекрасный день я окажусь на экране, мне хотелось бы еще разок стать тем, кем я был… своего рода рыцарем без страха и упрека. Чтобы наполнить их мечтания. Габи, унесите все это. И не надо сетовать на судьбу.

Дверь приоткрывается. Появляется глаз и четверть лица.

— Можно?

Дверь открывается… Ева.

— Мой агент, — поясняет Сильвен. — Похоже, речь пойдет о делах. Но мы не переборщим. Обещаю.

Габи, насупившись, удаляется. Сильвен задорно улыбается.

— Глядишь, она приберет меня к рукам, — шутит он. — Ну что ж, как видишь, я понемножечку выкарабкиваюсь. Спасибо, что прибежала.

— Я появилась бы и раньше, — говорил Ева, — но предпочла переждать шумиху… Всех этих фоторепортеров и журналистов. Тебе есть чем похвастать — ты здорово преуспел в саморекламе. Я прекрасно понимаю — ты сделал это не умышленно, но все бурлит на Елисейских Полях. Итак, тебе и вправду лучше?

— Вроде бы. Пуля выбрала себе самую безобидную траекторию. Чудом отклонилась от сердца. Похоже, я вскоре вернусь домой. Последние перевязки мне сделают на дому. Никаких проблем. Ну как, ты встречалась с Медье?

— Ах! Какой же он скупердяй! Спит и видит, как бы подписать с тобой контракт — это теперь, когда ты привлекаешь всеобщий интерес, — но при этом не особенно раскошелиться. Меня тошнит от этих субъектов, которые рвутся делать фильмы, а в карманах у них негусто. Короче, мы поладили.

— Пять картин?

— Держи карман шире. Одна.

— А он ведь обещал.

— Естественно. Обещания дешево стоят. Я на него поднажала и добилась потолка — триста тысяч. Читай проект контракта. Я постаралась, чтобы под тебя не подложили мину, и добилась параграфа, который придется тебе по душе: сценарий подлежит обсуждению с тобой и должен быть тобой принят. О повторении таких номерочков, какие они вытворяли с «Вертером», не может быть и речи.

— Есть ли у него в планах какой-либо конкретный сюжет?