Любимец

Она еще не успела скрыться в дверях, как целая толпа обитателей подвала понеслась в сортир и к умывальне. Оба помещения были невелики, в одном ‒ три крана, в другом ‒ три очка. А нас в подвале полсотни. И всем надо.

Я побежал следом за Иркой. Она уже стояла в начале большой очереди ‒ к параше. Очередь в умывалку была меньше, но я знал, что она увеличится, потому что люди будут переходить в нашу очередь. За мной, к счастью, оказался старый знакомец ‒ Жирный из нашей бригады. Когда подошла Иркина очередь войти в сортир, я сказал ему, что мы с Иркой сейчас вернемся. И побежал к ней. В очереди сразу начали кричать: «Он здесь не стоял! Он еще откуда взялся?» А Ирка начала визжать: «Я предупреждала! Где твои уши были, старый козел?»

Завязалась перебранка, но она не помешала мне воспользоваться сортиром и благополучно вернуться в очередь к умывалкам. Ирка была веселая, а я расстроен ‒ что же, думал я, теперь мне доживать свои дни в этой вони и холоде? Я же рожден благородным и красивым домашним животным! Я не желаю превращаться в грязного раба!

‒ Ты что? Тебе плохо? ‒ спрашивала Ирка. Глаза у нее были добрые. Я вырвал руку ‒ ну что объяснишь этому примитивному созданию, которое, может, никогда в жизни не видело телевизора или кофемолки?

‒ Ты как хочешь, я тебе не навязывалась, ‒ сказала Ирка. ‒ Я хотела, как лучше.

‒ Знаю, ‒ сказал я. Я уже не сердился на нее ‒ я сердился на свою судьбу. Вновь так остро я ощущал запах смерти, и все во мне сжималось от отвращения, что сегодня придется заниматься тем же, чем и вчера.

Совершив утренний туалет, мы вернулись в наш подвал, куда два раба вкатили бак с желтоватой водой, которую именовали чаем, и второй бак ‒ с кашей. Каждому дали по миске и по ложке ‒ потом их надо было вернуть.

Ирка облизала ложку, потом отвалила мне в миску каши из своей миски.

‒ Ты что? Зачем?

‒ Мне много, а ты не наешься!

Я, наверное, должен был отказаться, но был голоден.

Ирка смотрела на меня с интересом, глаза у нее зеленые, через щеку от века до подбородка ‒ тонкий шрам.

‒ Ешь, ‒ сказал я ей, ‒ а то остынет.

‒ Я холодное люблю, ‒ сказала она.

Каша была безвкусная, скользкая и недосоленная.

‒ А ты как сюда попала? ‒ спросил я у Ирки, прихлебывая теплый чай.

‒ Как и ты, ‒ сказала она, ‒ со свалки.

‒ А на свалку?

‒ Я бродячая, ‒ ответила Ирка. ‒ Как наших сократили, я тогда девчонкой была, я по свалкам пошла.

‒ Кого сократили? ‒ спросил я. ‒ И как сократили?

‒ Учи тебя, учи, ‒ сказала Ирка удивленно. ‒ Я еще такого не видала! Простых вещей не понимает. Мы в поселке жили, в агросекторе. А по программе поселок шел под девственную местность ‒ вот нас и разломали. Мужчин ликвидировали, а женщин ‒ в резерв. Мы с сестрой в Москву убежали. Нам говорили, что в Москве жизнь клевая. А врали… Ты в Москве не был?

‒ Москва ‒ это тоже свалка?

‒ Москва ‒ это такая свалка, что никто ее конца не видел ‒ охренеешь, какая свалка!

В дверях подвала появился Лысый, он прошел внутрь и стоял, похлопывая себя по ногам плетью, ‒ я в жизни еще не видел такого злобного существа, как он.

Он молчал, а все, кто сидел за столом, замерли, даже есть перестали. Лысый ждал. Вошла мадамка. Веселая улыбка во всю широкую физиономию, тридцать золотых зубов!

‒ Ну и как, мои цыпляточки? ‒ гаркнула она с порога.

‒ Спасибо… спасибо, ‒ откликнулись работники.

‒ Плохо работаете, ‒ заявила мадамка. ‒ На мыло захотелось? Я вас быстренько туда спроважу. Нормы не выполняете ‒ жабы голодные сидят!

Я поежился ‒ даже в мыслях нельзя было именовать спонсоров жабами, хотя про себя все их так называли.

‒ Сегодня конвейер потянет быстрее. Так что держитесь, мазурики. Но если не подохнете, к обеду будет картошка, поняли?

Все стали благодарить эту наглую квадратную женщину. Мне она совсем не нравилась.

Машка-мадамка ушла в следующий подвал ‒ она по утрам часто проходила по подвалам, смотрела, как живут ее рабы, даже разговаривала с ними, Ирка обернулась ко мне:

‒ Смотри, что я сейчас у одной тетки за полкуска выменяла!

Она показала мне обломок гребенки.

И тут же за столом принялась причесывать свои пышные рыжие волосы.

‒ Я тебе ползунов покажу. Их из яиц выводят, а откуда яйца ‒ не знаю, наверное, инкубатор есть.

‒ Они противные, ‒ сказал я. ‒ Меня от их вида воротит.

‒ А я в простых местах выросла, ‒ сказала Ирка, ‒ там, где деревья, трава и лес. Большая гусеница ‒ разве это плохо?

Меня всего передернуло от этих слов. Эти стрекозиные умершие глаза и короткая серая шерсть… Я понял, из чего сшита шубка госпожи Яйблочко, я понял также, из чего сделано платье Машки-мадамки… и я понял, что раньше был ничего не ведающим сосунком, и если бы не беда, так бы и остался сосунком до старости, подобно всем прочим домашним любимцам.