Любимая девушка знахаря

Максим старательно играл свою трагическую роль до самого вечера, а когда кандальные начали вытягиваться в привычный строй, задирая на себе лохмотья для осмотра – а как же, не утащили ли они драгоценные кварцы с золотинами, не оскудили, не обездолили ли казну?! – был уже настороже. И первый услышал перезвон колокольцев и заунывный перестук шаманского бубна, которые раздались с того края отвала. Услышал – и изо всех сил начал дрожать.

– Амба! – взвизгнул Акимка.

Стражники вскинули винтовки, целясь в сторону едва различимого за деревьями Виноградного острова. Однако белесая тень на сей раз мелькнула с другой стороны, на вершине кряжа. Мелькнула – и скрылась за деревьями, а звон колокольчиков и перестук бубна метались, плелись среди стволов, перекликались, звали... Кого звали?

Акимка упал на колени, закрыл голову руками, чуть слышно застонал. Черт, как мешал Максиму этот глупый суеверный гиляк! Ну куда он лезет? Того и гляди все дело сорвет со своей уверенностью, что именно по его душу является призрак убитого тигра!

Правильно вчера ругался Стрекалов – экая самонадеянность! Ну как тут не вспомнить господина Достоевского, Федора Михайловича? «Помилуйте, да кто ж у нас на Руси себя Наполеоном не считает?» Оказывается, и среди гольдов все глядят в Наполеоны, совершенно по Пушкину. Оказывается, и среди гольдов каждый себя пупом земли числит.

Однако пора начинать играть свою сегодняшнюю роль. Причем надо поспешить, чтобы опередить Акимку.

Максим с испуганным воем кинулся прочь от звона колокольцев, однако вдруг замер, словно наткнулся на незримую стену, и с обреченным видом повернул туда, где только что мелькала белесая тень. И побрел, побрел, жалобно стеная, простирая вперед закованные руки и выкрикивая:

– Нет, нет, я не хочу, отпусти меня!

– Ты куда, Волков? – закричал своим пронзительным голосом стражник Чуваев. – А ну, воротись, не то схлопочешь пулю при попытке к бегству!

– Он зовет... – простонал Максим. – Словно на веревке тащит... Не могу остановиться! Стреляй, Чуваев! Лучше от русской пули сгинуть, чем в ад с гольдским призраком провалиться!

«Как бы не переиграть... – спохватился он тут же. – С этого дурня хватит ведь и выпалить! Пора бы ребятишкам прекращать спектакль и уходить. На сегодня хватит. Как выражался тот старый московский жандарм, который три года тому назад разгромил мою лабораторию и связал мне руки: поозоровали, голубчики, – и будя!»

Его словно услышали. Призрак тигра исчез в зарослях, звон и перестук прекратились. Максим немедленно замер и рухнул ничком, словно его перестали держать ноги.

Набежал Чуваев, снявший с плеча винтовку, но, по счастью, так и не решившийся выстрелить. Подскочил инженер Стрекалов, брезгливо тряхнул Максима за плечо:

– Послушайте, Волков, я всегда считал вас образованным и прогрессивным человеком, а вы, оказывается, так же подвержены суевериям, как любой темный, забитый гольд.

– Да я и сам считал себя прогрессивным и образованным человеком, – буркнул Максим, отводя глаза, как бы вне себя от стыда. – Но со мной и правда что-то происходит при виде этого призрака. Чудится, словно слышу чей-то голос, зов, которому не могу противиться...

– Чушь! – прикрикнул донельзя разозленный Стрекалов. – Ну вы сами посудите, как призрак может издавать какие-то звуки? Я уже не говорю о том, что если вы понимаете его слова, то он, выходит, изъясняется по-русски. Вам не кажется, что вы чрезмерно высокого мнения о лингвистических способностях какого-то там приамурского тигра, к тому же убитого?

– Но, господин капитан, – рассудительно возразил Максим, и только очень проницательное ухо могло бы уловить в его тоне оттенок ехидства, – если вы признаете существование призрака, а вы его признаете, поскольку его видите, то почему бы не признать в нем умения говорить и даже... – тут он все же не удержался от ухмылки, – даже изрядных лингвистических способностей?

Стрекалов откровенно растерялся и не нашелся, что ответить.

– Разрешите идти, господин капитан? – спросил Максим и, не дожидаясь ответа, побрел, подбирая кандалы, вслед за прочими каторжными. Вид у него был самый понурый, он с трудом волочил ноги, а на самом деле едва сдерживал нетерпение: «Скорей бы наступило завтра!»

* * *

Наверное, марсовый Магеллана или Колумба с таким же пылом кричал: «Земля!», как Алёна закричала бы сейчас: «Небо!» Правда, от полноты чувств у нее, выражаясь словами русского Эзопа и Лафонтена в одном флаконе, в зобу дыханье сперло, поэтому она не смогла издать ни звука. К ее собственному счастью, как очень скоро выяснилось.

Дрожа от предвкушения освобождения из губительного земляного плена, Алёна попыталась встать, и ей это удалось. В первую минуту облегчение в распрямившихся ногах оказалось таким сильным, что она сосредоточилась только на своих блаженных ощущениях, и не сразу осознала, что подняться во весь рост удалось потому, что голова ее просунулась сквозь нагроможденье обгорелых, черных балок, наваленных там и сям.