Люби меня

– Когда тебя подобное волновало? – вырывает меня из кокона спертых эмоций Тоха. Стискивая челюсти, молчу. – Ты вляпался. Вляпался по-крупному, – расписывает жестко и коротко, как диагноз. В этот раз мы оба спокойнее, потому что уже было время принять эту чертовщину. Но у меня по спине все равно озноб проходит. – Сейчас у тебя есть два варианта, – пока я упорно дымлю в темноту, Шатохин переходит к лечению. – Первый: собрать яйца в кулак и навсегда съебаться из жизни Богдановой. Или второй: прекратить творить хуйню и сдаться. Третьего не дано. Чем больше ты мудачишь, тем больше себя же изматываешь. Железобетонно. А Сонька тебя когда-нибудь тупо на хрен пошлет. И свалит сама. Поверь, вечность терпеть она не будет. Не та дама. С монтировкой ее видел? То-то же!

С трудом сглатываю. За ребрами такая вязкая каша образуется, кажется, что душа, как что-то реальное, в ней тонет. Вдохнуть возможности нет. Грудь попросту не двигается. Придавило, будто бетоном. Легким не хватает пространства, чтобы раскрыться.

Сука, наверное, визуально заметно, как я загибаюсь. Потому что Тоха вдруг выкатывает юмор, как брезент под окнами самоубийцы.

– Короче, все просто. Выбирай. Если хочешь идти – иди, если хочешь забыть – забудь[1]… – затягивает на удивление тонко.

Вдыхаю, наконец. А на выдохе смеюсь, потому что от Тохи это реально ржачно звучит.

О том, что дальше в этой песне, я, хоть никогда и не признаюсь, но в курсе. И, сука, даже мысленно прорисовывать такие перспективы не могу.

– Она хочет, чтобы я ее поцеловал, – выдаю и вроде как морщусь. Все слизистые вдруг за один вдох огнем обжигает. Будто не кислород втянул, а какую-то отраву. Тяжело переваривать. Жжет даже глаза. – А я никого никогда… – признавать это еще больший зашквар, чем думать об этом. – Никогда никого не целовал, – выдаю резко, словно бы разъяренно, на одном дыхании.

– Чего, нах? – высаживается Тоха конкретно. Наверное, никогда прежде столь сильного изумления в его голосе не слышал. Ну и… Похрен. Почти. – Ты сейчас серьезно? Прокурор, блядь! Прокурорище, мать твою! Я, сука… – ржет, естественно. Аж икает, пидор. – Блядь, прости… – и дальше захлебывается. – Е-е-ебать ты конь… Я просто в ахуе!!

– Да пошел ты… Гондон.

– Учить тебя не буду, сразу говорю, – прется вовсю. Вот уж точку прикола нащупал. Кретин полоумный. – Ну, ладно… Ладно, брат… Давай разок по-дружески залижу… – вываливая язык, мотает им как дурная псина. – Соньку не дашь же, верняк…

– Отсосешь! – агрессивно реагирую я.

И не за себя ведь крою. На ебанутые шуточки Шатохина похуй. Но стоит ему только заикнуться насчет Сони, зверею, как какое-то примитивное парнокопытное.

– Блядь… Просто если ты ссышь облажаться, сразу скажу: невелика наука. Нечего там делать. Смотри: засасываешь одну губу, потом вторую, и заталкиваешь язык ей в рот, – инструктирует, не прекращая ржать. – Нет, я, конечно, знал, что ты – высокомерная гнида… Но не думал, что настолько, чтобы стрематься целоваться!

– Иди на хуй, – глухо выталкиваю я.

Но понимаю ведь, что он теперь не уймется.

Выбрасываю окурок и сразу же поджигаю новую сигарету.

– Поцелуй ее! Не будь ослом!

– Сука, – выдыхаю, вспылив, я. – Она хочет, но не дается!

А я только мысль об этом допускаю, низ живота клинически спазмирует. Под внушительной толщей мышц разворачивается какая-то долбанутая хворь. И не чистая похоть в этом. Нет, что-то гораздо сильнее. И страшнее.

– Не дается, потому что ты ослишь! Перестань ослить!

Скриплю зубами, хоть и понимаю, что он прав.

– Тоха… Реально, иди на хуй.

– Ничего не могу поделать, – в драматическом жесте прижимает к груди ладонь. – Мне тебя жаль, брат.

Клоун. Таких поискать еще – днем с огнем не найдешь.

– В жопу себе свою жалость засунь, – одной глубокой тягой приканчиваю сигарету. И понимая, что иначе Тоху не успокоить, спешно перевожу тему: – Мусоров на хрена притащил? Без спецэффектов никак? – возмущаюсь приглушенно. – Устроили тут маски-шоу, блядь.

– Ну, я же не такой дебил, как ты, чтобы бросаться на толпу в одиночку.

– О, да. Ты не дебил. Кто выписал отряд?

– Угадай.

– Сука… А чего ты сразу мою мать сюда не притащил?!

– Был шанс. Она же как доеблась… – закатывает глаза. Потом будто бы спохватывается, вспоминая, что у меня с предками вроде как адекватные отношения. Не то что у него. Не совсем то. Но тоже хреново, поэтому я на эту фразу не реагирую. – Ну, сам знаешь, какая она, – считывая мои эмоции, снисходительно кривится. – Трезвонила полвечера. Хотя я ей сразу сказал, что все спокойно решу и без ее внушений. Так она на мои болевые давить пыталась, прикинь? Честно, с трудом сдержался, чтобы не напхать в красках. Если бы не ты, узнала бы, что я о ней и Игнатии Алексеевиче думаю. Ебаные прокуроры. Соррян.

– Об этой херни здесь никому.

– О какой? Что твои родаки реальные прокуроры?

– Да.

– Даже Соньке?

– Ей особенно.

– Понял, – выдыхает Тоха отличительно серьезно. Все-таки чувствует, когда юморить, а когда – вот вообще не стоит. За это его и люблю. – Ладно, идем бухать. У меня до утра большие планы: натянуть пару-тройку сочных кисок.