Любава

Шаги то возникали, то исчезали. Твердя текст псалтыря, Илия тем не менее четко отмечал и узнавал звуки, доносившиеся до него. Вот ложка царапнула о тарелку. Вот кружка тихонько стукнулась о стол. Вот полилась вода…

Наконец, все затихло. Илия продолжал читать молитву, пока совсем не рассвело. Сна не было ни в одном глазу.

Встать он решился только тогда, когда в окно заглянули солнечные лучи. Его до сих пор потряхивало. Выходя из комнаты, он взглянул на Настасью. Чуть улыбается довольно, или то кажется ему? Илия потряс головой.

— Снова происки Лукавого! — пробормотал он. — Неет, так просто я не сдамся. С добрым утром, Настасья! — поздоровался Илия громко, и продолжил себе под нос: — Если оно доброе…

Пройдя на кухню, он задумчиво уставился на стол. На нем стояли тарелка из-под манной каши, половина бутылки киселя, половина пирога с капустой, который явно кусали, и крошки от остававшейся на утро горбушки хлеба. Сметана, кстати, тоже кончилась. Неожиданно.

У Илии вырвался нервный смешок.

— Похоже, со мной немножко поделились, оставив на завтрак пирог и кисель… Ну что ж, спасибо! Но я не голоден почему-то, — прокомментировал увиденное Илия.

Поставив чайник на газ, он, вздохнув, убрал со стола и перемыл посуду. Пирог вынес во двор, птичкам. Достав банку кофе, вскрыл ее и, поморщившись, сыпанул себе в кружку добрую порцию. Никогда раньше Илия не питал особой любви к этому горькому напитку. Ароматный, крепкий чай с терпкими нотками он любил гораздо больше. Но сейчас, после бессонных ночей, учитывая, что днем поспать у него не получалось, приходилось спасаться крепким кофе.

Буквально вливая в себя горькую черную жидкость, Илия, грея ладони о горячую чашку, думал, как бы ему так выстроить свой день, чтобы удалось поспать днем хоть немного… Но ничего не получалось. Не пойти к Зоське нельзя — вдруг у нее роды начнутся? Тогда придется везти ее в роддом — может, удастся спасти младенца? Кстати, оттуда ее можно и лечиться отправить. Не пойти к старикам тоже нельзя — им помощь нужна. Петрович в последние пару дней что-то совсем захирел, пять шагов пройдет и стоит, отдыхает. Совсем одышка старика замучила… И в больницу ведь ехать не хочет! Упрямый, что твой вол! И цыгарки свои курит бесконечно… А баб Маня сама огород разве вскопает? А еще ведь и посадить его надо. И чурбачков ей помельче наколоть бы — завтра суббота, наверняка стирку затеет. Да и ему тоже надо и постираться, и убраться, и поесть приготовить. А еще обязательно нужно посмотреть, что за материалы привезли для укрепления фундамента и проконтролировать качество работ, чтобы рабочие не халтурили, хотя и так не станут — боятся, но проконтролировать надо.

А еще надо… Надо, надо, надо! Столько дел, а он один! Вот где бы сейчас диакон Сергий пригодился! Так нет его, сидит сейчас наверняка в Лунтьево, бумажки свои считает. Эх…

Илия вздохнул, допил последний глоток ужасного на вкус, но живительного напитка, поморщился от оставшейся во рту горечи и, переодевшись, отправился на заутреню. Уже отойдя от дома на несколько шагов, он вспомнил о двух бутылках кагора, купленных для причастия и так и стоявших на буфете. Но возвращаться ему совершенно не хотелось, и, решив, что с тем же успехом он отнесет их в часовню и вечером, махнув рукой, продолжил свой путь.

Домой он попал только ближе к ночи. После вечерней службы зашел к старикам — Петрович на вечерню не пришел, остался дома лежать. Илия снова попытался уговорить его съездить в больницу, но был обруган и отправлен топить баньку — старик был уверен, что простудился на ночной рыбалке, промочив ноги. Одного его в баньку Илия не пустил, пришлось парить старика, хоть и не по душе ему было подобное «лечение». Хотя Петровичу после баньки вроде полегчало. В итоге домой он добрался, когда уже совсем стемнело.

Разулся по привычке возле печки, не зажигая лампы, шагнул в кухню — лампа возле печки стояла — да замер. В нос ударил запах спиртного, а посреди кухни в лунном свете на светлом дощатом полу темнело непонятное пятно. Вмиг душа скользнула в пятки, дыхание сбилось, рука сама сотворила крестное знамение, а губы зашептали молитву. Прочтя молитву до конца и перекрестившись на иконы, Илия аккуратно обошел пятно и зажег лампу.

Посреди кухни была лужа кагора, в которой блестели мелкие осколки стекла. Орудие преступления — молоток — валялся тут же, неподалеку. Прикрыв глаза и присев на корточки, Илия устало выдохнул.

— Кагор-то тебе чем не угодил? — глядя в стену в то место, где за ней висел портрет Настасьи, устало и расстроенно вопросил Илия. — Ну вот чем мне теперь прихожан причащать?