Лицо тоталитаризма

Но, как я уже упоминал, впоследствии демократизация в партии, а тем самым и в стране, была верхами застопорена. Между тем сама жизнь подставила свое плечо новым процессам: загнанное вглубь «еретическое» свободное мышление продолжало созидать и бороться — в одиночку, стихийно, в гуще масс, во всем многоцветье, — становясь все постояннее и необоримее. Новое имя партии, как и другие демократические формы и символы, также служило ему опорой и неплохим оправданием. Жизнь, словно призрак, напоминала вождям, что когда-то они были революционерами, а однажды даже вознамерились стать демократами.

Сегодня, пятнадцать лет спустя, возникают похожие затруднения, преимущественно внутренние и потому еще более критические. А пути выхода, обойденные в то время и заколоченные, зовут к жизни новые силы — мощные числом и самосознанием. Жизнь старой партии, подпираемая единственно ностальгическими воспоминаниями и рецидивами бюрократизма, едва теплится. Руководство тем не менее coхранилось практически прежнее, по сей день упорствующее в стремлении удовлетворить жизненные нужды народа и государства «новой» реорганизацией Союза коммунистов, в данном конкретном случае — сплочением растерянных, обескураженных партийцев вокруг обветшалых идей да окаменевших догм, а по существу, — вокруг собственной власти.

Но что с «самоуправлением», какие у него шансы выбраться из нагромождения общественных и межнациональных проблем, обрушившихся на Югославию?

Как таковая, идея самоуправления принадлежит мне, Карделю и отчасти Кидричу. Вскоре после того как разгорелся конфликт со Сталиным, — в 1949 году, насколько помнится, — я начал заново, гораздо внимательнее перечитывать «Капитал» Маркса, пытаясь догадаться, в чем сталинская бесовщина и югославская правда. Я открывал для себя немало новых мыслей, особенно относительно общества будущего, в котором непосредственные производители, свободно объединившись, станут сами решать все вопросы производства и распределения, одним словом — распоряжаться своей жизнью и своим будущим.