Лицо фараона

Вечером незнакомец спал, ночью тоже спал без движения. В середине следующего дня сам перевернулся на бок. Пульс был неравномерным; иногда учащался, иногда бился еле заметно. Принимать какие-либо меры я не хотел: сон — лучшее лекарство. За ужином капитан спросил:

— Ну что, док?

— Спит, — ответил я.

— Спит?..

— Может, его разбудить? — вмешался в разговор Листред.

Кажется, Листред больше всех заинтересовался спасенным, но сдерживал свой интерес, чтобы не забегать вперед капитана. Неписаный этикет — капитан все знает, капитан всегда прав, — соблюдался в нашем кругу, как на всех кораблях.

Капитан взглянул на помощника и промолчал. Листред с большей сосредоточенностью уткнулся в тарелку. На вопрос помощника ответил я:

— Спасенный нуждается в восстановлении сил. Сон для кто полезен.

Однако к ночи в состоянии Текки наступили изменения к худшему. Поднялась температура, участилось дыхание. Больной начал метаться:

— Душно! — повторял он, комкая на груди рубашку. — Спасите!..

Я ввел ему пенициллин, но это не помогло. Спазмы сдавливали ему горло, судороги корчили тело.

— Тону! — выкрикнул он несколько раз. — Тону!

И так же неожиданно затих и открыл глаза.

— Я в каюте? — спросил он, пытаясь приподняться на локтях.

— Успокойтесь, — уложил я его опять на койку. — Не делайте резких движений.

— Я в каюте! — повторил он. — Спасен! Святая Мадонна! упал на подушку, закрыл глаза.

Спустя минуту, спросил:

— Что за корабль?

— «Элмери», — ответил я. — Идем из Сиднея.

— Как я сюда попал?! — вскрикнул Текки.

Коротко я рассказал историю его спасения. Он спросил:

— В шлюпке?..

— В шлюпке, — подтвердил я.

— Святая Мадонна! — повторил он. Некоторое время молчал, потом спросил, как мне показалось, самого себя: — Было это или не было?..

— Успокойтесь, — сказал я, стараясь как можно мягче обращаться к нему. Но эффект получился обратный, Текки вскочил:

— Верить этому или не верить?

Я опять уложил его на подушку.

— Вы ничего не знаете, ничего не знаете, — повторял он. Вы ничего не знаете! Кто это был, скажите? — обратился он ко мне, глядя в глаза. — Кто был? О, мамма мия!..

Похоже, что Текки свихнулся — это в океане бывает.

— Не надо волноваться, Артуро, — просил я.

Текки опять поднялся на локте:

— Вы знаете мое имя? Они тоже знали мое имя! Понимаете, знали!

— Вам надо успокоиться, — сказал я.

— Доктор, — спросил он, — вы католик?

Вопрос был из таких, что застают врасплох и не дают времени думать.

— Католик, — признался я.

— Я тоже католик, — сказал Текки, — и то, что я вам расскажу, будет чистейшая правда, клянусь вам.

Он сложил молитвенно руки, как перед распятием.

— Артуро, — сказал я, — вам надо подкрепиться. Я принесу тарелку бульону…

Больной не обратил внимания на мои слова. Поднявшись на локте и приблизив ко мне лицо, он заговорил горячо и быстро, словно опасаясь, что у него не хватит времени рассказать все.

— Клянусь вам, доктор, это необыкновенное происшествие! Я не поверил бы всему, что случилось, если бы это произошло не со мной. Но это произошло со мной, Артуро Текки из Милана, с пьяцца Челлини. Я могу умереть, доктор, в груди у меня все горит, — я дышал водой и натрудил легкие, — я умру, но я должен вам рассказать все, что случилось. У вас доброе лицо, доктор, вы католик, и вы поверите мне — католику. В святые минуты перед концом люди не лгут. Я не солгу вам. Не солгу ни в одном слове, доктор, только вы меня выслушайте.

Текки был в сильном волнении: руки его тряслись, глаза горели неистовством. Но я не знал, как отнестись к его словам. Был ли это бред, агония? Подозрение, что парень свихнулся, я отбросил. Говорил он логично, темпераментно, правда, но в его словах не было путаницы, все сводилось к одной мысли, которую он страстно желал высказать. И, надо признаться, я начёл уступать ему, он подчинил меня своей воле. Может, здесь примешивалось любопытство с моей стороны — о чем хочет рассказать человек. Определенно скажу: мне хотелось узнать его тайну, выслушать исповедь. И пожалуй, он был прав, ему оставалось недолго жить: щеки его рдели от лихорадочного румянца, на лбу выступил пот. Только глаза жили на исхудалом, заросшем щетиной лице. Они умоляли, требовали, чтобы я выслушал умирающего.

«Элмери» покачивало на легком ходу, в иллюминаторы глядела ночь; две-три круглые звезды качались в овальных стеклах; иллюминаторы казались парой глаз, глядевших на нас из темноты. Слабая лампа под потолком бросала рассеянный свет, вторую лампу в изголовье больного я не включил. Команда спала, лишь неторопливые шаги вахтенного звучали над нами на палубе.

Я дал Текки успокаивающего, и он опустил голову на подушку. Я присел у него в ногах, чтобы лучше видеть его лицо. Приготовился слушать.

Текки начал рассказ: