Лицей 2022. Шестой выпуск

Ки́ррливи, чи́ррливи — и погасли свечки каштанов.
грубое имя Жары, её грозовое сердце,
чёрное, как бывает чёрен июльский воздух.

Холодные груди Жары под полинялым платьем,
текущие липким мороженым на голубые
детские веки. Полуденный сон, и над нами —

медленный выдох рощи, эхо далёкой фуры:
это язык Жары. И всё, что она нам шептала —
ки́ррливи, чи́ррливи — всё, что мы пели и знали…

Посмотрим в её глаза — так долго, насколько
сможем —
в подвалы памяти, в мёртвые зрачки трясогузки:
кривые стёкла, в которых мы отражаемся.

Похвалим Жару! Её объятия, её жало;
и похвалим её подарки: кислые яблоки,
репей у дороги, расплавленные игрушки.

Теперь мы свободны, и смешок по сосновым
шапкам
или ветер с залива — всё новое и простое…
Но мама! Какими чудовищами мы стали!

«То снег, то нет — и что мне остаётся?…»

То снег, то нет — и что мне остаётся?
Цедить стихи из этого пейзажа,
где поздняя зима качает в соснах
высокую и долгую утрату.
Сырое утро или проблеск ночи,
глубокой, точно свежий скол гагата,
или тяжёлое тупое солнце,
а дальше — ничего, война и сажа.
Оно приходит, может быть, сорочьим
случайным криком, эхом с полигона,
но чаще просто так: легко и немо…
Вы прокляты, заснеженные сосны
мои, но как чиста ваша осанна!
То спать, то ждать — с упорством эпигона —
а что мне остаёт… — оса, осанка
простого ямба и немного неба.

Кульминация

Сначала мы поднялись на холм,
поросший гигантскими соснами,
в одной из которых нечаянно мы нашли
сквозной расщеп,
и каждый из нас спрятал туда свой шёпот.
«Теперь мы будем жить в сосне», —
ты сказала.
«То есть в совместном сне,
и будем сюда возвращаться», —
словно бы в утешение
я подумал.

Потом мы вырыли лунку в снегу,
вырвали страницы из ежедневника
и разожгли костёр из опавших веток, коры и сухой
полыни.
Зимующие в сосняке дятлы
наблюдали разговор чужаков внизу,
а костёр дымил
и свистел на сыром морозе,
так что вскоре осталась на дне закопчённой ямки
только горстка мигающих угольков,
и я засы́пал ненужное это сокровище.
Вдруг и там будет биться — ещё живое?

Спускаясь, ты шла впереди по насту,
намного опережая меня, вязнущего в сугробе.
«Побежишь — и споткнёшься, порежешь
замёрзшие пальцы.
А шагнёшь осторожно — и страх затянет», —
ты сказала
и пошла,
держа равновесие —
на ветру у подножья ума
затухающий огонёк.

Ловец