Лицей 2019. Третий выпуск

Вывернув из тёмных дворов, они снова оказались на главной площади. Вокруг было тревожно и пусто. Фонари бледно освещали пространство с мёртвым фонтаном, парадным фасадом Дворца культуры и заплёванными лавочками… Друзья подошли к памятнику рабочему, старинному символу города, и задумчиво смотрели по сторонам. Слева стеклянным ящиком горел лимонно-жёлтый торговый центр, видны были парковочные полосы и часть газона. Справа дорога вела к набережной — в темноту. Вдали, за железнодорожным мостом, чернели поверженные заводские хребты; оттуда же раздавались прощальные гудки уползающих в степь поездов…

Виктор первым нарушил молчание и загадочно спросил:

— Слушай, Хайр, а ты кем себя вообще ощущаешь? Только не говори, что ты созерцатель, я эту фишку помню.

— То есть кто я по жизни? — улыбнулся Артём.

— Нет… То есть — да. Я вот о чём: внутри ты ещё панк или кто?

— Странный вопрос… — задумался Артём. — Думаю, что панк, да. Кукольный панк.

— Ну вот! — обрадовался Виктор и протянул другу ладонь; следом прозвучал ответный шлепок. — А тебе как панку слабо разбить витрину этого стеклянного чуда? — Он кивнул на торговый центр.

Артём неохотно повернул голову.

— Зачем… Там люди хлебушек покупают.

— Ты чего? Это же символ, попса! — загорячился Виктор. — Мы раньше книжки читали, музыку настоящую слушали, с «системой» боролись… А теперь люди — потребители, зомби. Сечёшь? Они ведутся на рекламу, ходят в этот сарай, берут всякую хрень — жрут, гадят и умирают!..

— Да я и сам так живу, — пожал плечами Артём.

— Ты — художник, Хайр! — Виктор нервно ходил у памятника туда-сюда. — Не смешивай себя с дерьмом. Ты своими куклами детям радость приносишь… это святое! Не то что я… Я людей обманываю, в долги их загоняю, вот как тебя с твоими алиментами. Если б ты знал, чем я вообще промышляю… Ты бы здороваться со мной перестал. Сечёшь?..

Виктор, покачиваясь, отошёл в сторону, наклонился над мусорной урной, смачно пошарил в ней рукой и извлёк тяжёлую бутылку из-под шампанского.

— Оп-паньки! В самый раз! — Он вытер грязную руку о пиджак.

Артём с тревогой за ним наблюдал.

— Анархия forever! — громко смеялся Виктор, шествуя по цветочной клумбе и удаляясь в кислотный свет. — Панки, хой! А?!

— Ну допустим… Ты это серьёзно?! — вдогонку крикнул Артём, но Виктор уже подходил к зданию.

Вскоре раздался оглушительный звон, стекло градом обрушилось на асфальт, запищала сигнализация. Виктор на мгновение замер перед красотой зла, в восхищении развёл руками, но тут же опомнился, замахал Артёму, чтобы тот уходил, — и вихрем скрылся во тьме улицы.

Артём проводил бегущую фигуру взглядом, процедил сквозь зубы «дурак», не спеша подкурил сигарету и отправился через площадь.

Больше старые друзья никогда не встречались.

Расстрига

«Возьми ножницы и подаждь ми я», — слышал он во сне и видел перед собой старенького игумена, бегло читающего по служебнику.

«Возьми ножницы и подаждь ми я», — глухо падали ножницы на ковёр, отчего вздрагивали и часто крестились богобоязненные старухи.

«Возьми ножницы и подаждь ми я», — тут он проснулся и увидел над собой испуганное лицо жены.

— Прости, Миша, я фен уронила. — И виновато добавила: — Разбудила, да?

В зеркале ванной комнаты он увидел своё лицо. Михаил считал неприличным для мужчины разглядывать лицо в зеркале и всегда смеялся над теми, кто это делал. «Сие женоподобно и мерзко», — шутил он однажды со своим сослуживцем за бутылкой коньяка. Но теперь он оправдывал себя желанием увидеть или понять через позорное лицезрение что-то, что было связано с его сном. На большой голове недельным «ёжиком» серебрилась благородная седина (после женитьбы он решил носить короткие волосы), то же было и на припухлых щеках. Из зеркала на Михаила смотрело некрасивое лицо с армянским носом, с умными, чуть прищуренными близорукими глазами. Он приподнял майку и тут же опустил. Этого он от себя не ожидал и, чтобы замять неловкость, ехидно улыбнулся в сторону. Майка неохотно сползла по недавно наметившемуся животу.

Жена завтракала, сидя — нога на ногу — за столом, демонстрируя толстые, сладко щекочущие его воображение ляжки. Она всегда улыбалась. Даже когда ела или читала скучную книгу. Жуя бутерброд с колбасой, Михаил рассуждал, что эта кроткая улыбка его и сгубила, стащила с него чёрный подрясник и нарядила в деловой костюм офисного программиста. Теперь улыбка казалась ему приторной и фальшивой, и он с отвращением думал, что эта улыбка, вероятно, дарится не ему одному.

— Миша, ты какой-то скучный сегодня. Это потому, что я тебя разбудила, да?

Его раздражала привычка жены говорить «да» в конце вопросительных предложений. Он считал, что так делают неумные и неуверенные в себе люди.

— Нет, — буркнул он, не глядя на жену. — Просто… спал нехорошо. Кстати, мне отлучиться надо… по работе.

— А как же мама? Мы же обещали… — актёрски подняв брови, с обидой сказала жена.

— К маме на следующей неделе сходим. Дело срочное, — соврал Михаил, вытирая жирные руки салфеткой.

Он боролся с раздражением, возникающим от необходимости оправдываться перед человеком, которого уже не любил.