Лицей 2018. Второй выпуск

— Ленточками? — мужчина усмехнулся, обводя свою компанию глазами. Кое-кто стал подниматься, и тогда Никита шагнул вперед и посадил первого встающего обратно на стул. Тот вскочил, но Никита легко уклонился от удара и врезал протезом в челюсть. Ойкнув, мужчина уселся пятой точкой на землю. Повскакивали остальные, но драка пока не разразилась.

Старший из группы кавказцев еще пытался показать миролюбие, хотя по глазам было видно, что его распирает гнев. Злобно улыбался в ответ и Кузьма.

— Ты мне не придуривайся, — отчеканил он. — Я видел. Деньги брали за ленты. Хотя они бесплатные.

— Мы не…

— Охренели, черти?! — взорвался вдруг Кузьма, и вокруг повисла тишина. Только ветер шелестел в траве, не живой и потому не испуганный командиром. Каждый услышал в его голосе предвестие смерти.

Молчание продлилось долго, и первым его прервал Борька, зарычав на шелохнувшегося справа от Кузьмы мужчину. Тот что-то хотел достать из-за пазухи, и пес ощетинился, показал клыки. Кузьма смерил кавказца взглядом и оттолкнул, продолжив разговор со старшим.

— Вас кто звал сюда? Вы откуда повылазили? Кто у вас главный? — стал он задавать безответные вопросы, напирая, вынуждая пятиться вставших. Ветераны, хоть их и было меньше, взяли шестерых в кольцо. Из ресторана вышли еще трое, и теперь было девять против пятерых, но они чувствовали себя слабее.

— Кузьма Антонович, мы тоже тут живем, у нас документ есть, это наш ресторан, — миролюбиво стал объяснять кавказец, — зачем кричишь? Зачем вы бить нас пришли? Мы ничего не сделали. Если кто за деньги георгиевские ленточки продал, я с этим сам, лично разберусь и Юнусу сообщу.

— Юнус у вас главный? — уже спокойнее уточнил Кузьма.

— Юнус Абдуллаевич, да, он главный. Это его ресторан, он решит этот вопрос. Я скажу, чтобы он вам позвонил.

— Ты че перед ним прогибаешься, эй? — крикнул один из молодых, самый высокий.

Кузьма, не раздумывая, повернулся и наискось пробил в его нижнюю челюсть правым локтем с такой силой, что в тиши хрустнуло, голова неестественно вывернулась и огромный человек, не успевший ни закрыться, ни опомниться, рухнул как подрубленный. Из-под головы потекла кровь.

Пораженные быстротой и жестокостью, люди молчали, и только Борька залился неистовым лаем.

Лишь несколько секунд спустя затмение прошло и, будто запоздавшая вспышка молнии, началась драка, но не все кавказцы бились — некоторые стояли как вкопанные, а один, на которого пошел Кузьма, даже убежал. Борька бросился за ним, догнал, свалил на землю и долго в отдаленной тьме рвал одежду, мешая побегу, а потом вернулся к Кузьме на выручку, и его глаза были исполнены преданной готовности.

Драка закончилась. На выглаженных рубашках, брюках, чистых еще поутру ботинках была кровь. Кузьма напоследок бросил:

— Вы через неделю все должны отсюда уехать. А ваш сраный ресторан закрывается, и все ваши палатки, поняли?

Ответа не последовало.

Обратно Кузьма возвращался с Егором — им было по пути. Егор не давал ему покоя, зажженный насилием, как спичка.

— Тут много чего грязного, Кузь! Много! Завелся вот на окраине один пидарас! Давай его прищучим? Давай? Рисует, видите ли! Рисует других пидарасов!..

— Разберемся, — тяжело выдохнул Кузьма. Он не был готов думать об этом сейчас и больше не слушал, хотя Егор не угомонился до самой минуты прощания.

Уже затемно Кузьма вернулся домой, упал под старый тополь и просидел долго в подобии той усталости, что обрушивалась на него после боя. Память сегодня упрямо сворачивала обратно в войну, и он не противился, однако чувствовал неловкость за то, что живет прошлым, тогда как в настоящем столько бед и забот у родного поселка и у собственной семьи. Все вокруг требовало починки, а он будто уехал обратно на фронт.

Борька скулил рядом, но Кузьма всё не мог обратить на него внимание. Окна дома источали обманчиво приветливый свет, слышались звуки жизни: телевизор, льющаяся вода, скрипучий голос Петровича, звон посуды под тонкими осторожными руками Полины, из окна кухни доносился запах наваристого бульона, который дочь щедро приправила для него. Но Кузьма все сидел под старым деревом, связывавшим его с отцом, дедом и прадедом, а может, и с другими людьми, которые предшествовали этому лживому времени.

Он поглядел в Борькины глаза и сказал:

— Не хотел я заставлять тебя этого делать… Не надо было. Но видишь: ты верный, сам пошел за мной. Ты не был, но пошел с нами.

Борька скулил тише.

— Лапу тебе вывихнули, ублюдки, да? Потерпи, Борька, потерпи… Завтра поедем к доктору, подлечим тебя. Все у нас будет хорошо… И тебе больше не надо с нами. Ты доказал, что ты верный, я знаю теперь. Эти не пойдут за мной, — он махнул в сторону дома, — а ты пошел. Ты не был, но пошел с нами, — задумчиво повторил он.

Борька уложил голову ему на ноги. Рукам Кузьмы было привычно работать с оружием, но до сих пор он не свыкся с тем, чтобы гладить песью мохнатую спину.