Но если критика как жанр сдувалась и теряла позиции в 1990-е всё больше, то литературоведение вообще и достоевсковедение в частности ещё держались. В моём неродившемся московском сборнике раздел «О Достоевском» был самым весомым и самым хвалимым. Я понимал, что пора писать о Достоевском свою книгу. Своеобразной репетицией стала книжечка-брошюрка «Ф. Достоевский. “Преступление и наказание”», созданная опять же по заказу, но уже московского «Голоса» и вышедшая в 1997-м в серии «Школьникам и студентам». Но это была именно репетиция, книжечка-проба, ибо я уже вовсю работал без всяких заказов и авансов над текстом книги-исследования под названием «Самоубийство Достоевского». Можно было бы сказать – это был каторжный труд (четыре года, пусть и с перерывами), но язык не поворачивается. Это был сладостный вдохновенный труд! Я в процессе всё более и более понимал-убеждался, что получается-рождается новая и увиденная под необычным углом биография Фёдора Михайловича. Тут, пусть и нескромно, но надо сказать-упомянуть, что ни единая биография Достоевского в ЖЗЛ (а их целых три – Л. Гроссмана, Ю. Селезнёва и, совсем новая, Л. Сараскиной) мне не нравится, у каждой свои недостатки, но единый и главный для всех – язык, стиль повествования: нечто научно-литературоведческое, академическое, засушенное. А о Достоевском надо писать как Игорь Волгин, спецкурс которого я посещал, учась на факультете журналистики МГУ, и которого называю своим учителем именно и в первую очередь в этом: он подсказал мне своим творчеством, что о Достоевском можно писать увлекательно, читабельно – сюжетно. Тогда, в мои студенческие годы, Игорь Леонидович как раз создавал свою главную книгу «Последний год Достоевского», рассказывал нам на семинарах о своих находках-открытиях в ходе работы, читал только что написанные главы – это было нечто. Потом я неоднократно перечитывал уже вышедшую книгу «Последний год Достоевского» и каждый раз получал неизъяснимое (одно из любимых словечек Фёдора Михайловича) удовольствие. Добавлю для истории, что, спустя годы, я, можно сказать, отблагодарил Волгина за его давние чудесные уроки, привезя ему из Черногории издание на сербском языке «Последнего года Достоевского», о котором он даже не знал…
Но это будет потом, а пока, закончив компьютерный набор своего «Самоубийства Достоевского», я, как водится и по уже устоявшейся привычке, взялся рассылать рекламные блоки по журналам и издательствам (в сорок адресов!). Пока столичные и питерские снобы изучали моё предложение, вдруг (ну никак без этого словца!) наклюнулась перспектива в Тамбове, в родимом университете имени Державина, где я продолжал подрабатывать редактором издательства и с некоторых пор стал ещё и соискателем на степень кандидата филнаук на кафедре истории русской литературы. Так что, как говорится, сам Бог велел хватать шанс под уздцы. (Ха, шанс – жеребец, что ли? Это что-то новенькое!) Подал заявку, получил принципиальное согласие руководства кафедры, издательства и университета, собрал под одну обложку всё ранее написанное о Достоевском и новую книгу про самоубийство в толстенный кирпич (545 страниц!), сам создал макет, сам оформил обложку, дал название «Достоевский: портрет через авторский текст», поставил подзаголовок-определение «Монография», и к 180-летию со дня рождения Достоевского детище моё вышло тиражом… 67 (шестьдесят семь), но зато нумерованных экземпляров.
С этим своим пухлым детищем я, по приглашению И. Волгина, поехал в декабре 2001 года в Москву на Международный симпозиум «Ф. М. Достоевский в современном мире», выступил там с докладом «Тема самоубийства у Достоевского», который, в свою очередь, затем был опубликован в престижном «Литературоведческом журнале» Российской академии наук (2002, № 16).
– Гордись, вьюнош! – говорил я сам себе, надувая щёки. – Радуйся!
– Ага, «радуйся»… – отвечал я сам себе плаксивым голосом. – А книга «Самоубийство Достоевского» всё лежит – столичные издательства вон как кобенятся-отфутболивают!..
И правда, эти сучьи дети (я имею в виду издателей-снобов) почему-то не поддавались на приманки рекламного блока. А ведь одна аннотация – это ж «Песнь песней» в прозе!