Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Да, Ваше Величество, – глотнув воздух, сказал Шульгин. – Не могли бы вы подписать распоряжение о председателе правительства. А то там, знаете… – Шульгин многозначительно поднял глаза к потолку.

Государь понял. Шульгин боится, что в Петрограде могут назначить председателем правительства не того, кого определила дума. Николаю было все равно. Он был абсолютно уверен в том, что ни председатель думы Родзянко, ни Гучков не сумеют распорядиться столь вожделенной властью во благо народа. Она раздавит их своей тяжестью. Но он не будет злорадствовать над этим. Впрочем, и сочувствовать тоже.

– Кого бы вы хотели? – спросил Государь, повернувшись к Шульгину и выражая на лице полное безразличие.

– Князя Львова, – торопливо произнес Шульгин.

– Львов так Львов, – пожал плечами Государь и, сев за стол, написал распоряжение о назначении князя Львова председателем правительства.

Львов тоже участвовал в заговоре против монархии, и Государь хорошо знал это. Теперь он понял, что заговор проник во все слои общества. Гнездом революционной заразы была не только дума, но и Генеральный штаб во главе с его начальником Алексеевым, и Всероссийский земский собор, которым руководил князь Львов, и даже некоторые члены императорской семьи. Тот же великий князь Николай Николаевич… Гос-поди, что же произошло с Россией?

Отдав бумагу Шульгину, Государь прошел в спальный вагон. В узкий просвет завешенного шторами окна виднелся хорошо освещенный перрон, на котором собралась большая толпа людей. По всей вероятности, они уже знали о том, что происходит в поезде, и ждали известий. Государь увидел, как на перроне появились сначала сутулый и как бы прижимающийся к земле Гучков, а затем худой, высокий, словно пожарная каланча, Шульгин. Толпа загудела и двинулась к ним. Они остановили ее и начали говорить. «Объявляют о том, что я отрекся», – подумал Государь и замер в напряженном ожидании. Ему казалось, что толпа, обрадовавшись, закричит: «Ура!» Ведь еще днем Фредерикс говорил ему, что с депутатами думы из Петрограда едет большая группа агитаторов. Но вместо радостных криков люди на перроне стали молча снимать шапки и креститься, глядя на императорский поезд. Государь смотрел на этих молчаливых людей с поникшими головами и чувствовал, как спазмы начинают душить горло. Он расстегнул ставший тесным ворот кителя, отвернулся от окна и сел на диван. И впервые подумал: не лучше ли было вместо отречения пойти на плаху?..

После отречения мысль о плахе не раз приходила ему в голову. Плаху он представлял не в виде костра или лобного места, на которое предстояло взойти, чтобы спасти Россию. Плахой было решение любой ценой подавить вспыхнувшие в Петрограде беспорядки. Один генерал горячо говорил ему:

– Отдайте немедленный приказ, Ваше Величество. Пусть погибнут пятьдесят тысяч бунтовщиков, зато будет спасена Россия.

Но какой царь решится отдать приказ о расстреле пятидесяти тысяч своих подданных? С каким чувством он будет жить после этого? Не бунт погубил власть, а погрязшая в интригах верхушка. Расколовшись на группы, она начала раскалывать на такие же группы и народ. И это в минуту, когда государству как никогда необходимо было единение народа и власти.

– Скажите, Василий Васильевич, – оторвавшись от тяжких дум и повернувшись к Яковлеву, спросил Государь, – где сейчас генерал Алексеев?

– Говорят, скрывается где-то на юге России, – задумчиво помолчав, ответил Яковлев.

– А почему он должен скрываться? – искренне удивился Николай. Он действительно не понимал, зачем скрываться человеку, сыгравшему главную роль в свержении монархии.

– Вы разве не знаете, как кончил его наследник генерал Духонин? – спросил Яковлев.

– Мне никто не рассказывал о его кончине. – Государь с тревогой посмотрел на Яковлева.

– Толпа революционных солдат раскачала его за руки и ноги, подбросила вверх и поймала на штыки.

– Но это же бессмысленная жестокость, – весь передернувшись, произнес Николай.

– Помните, у Пушкина: «Не дай вам Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Никто не знает, что такое свобода и до каких границ она может простираться.

– Никто не может получить свободу убивать людей, – возразил Николай. – Любая свобода может существовать только в рамках закона.

– А если нет никаких законов? Старые отменили, новых не приняли.

– Есть один закон, который не имеет права нарушать никто, – Государь откинул голову и посмотрел в глаза Яковлеву. – Это человеческая мораль. Ни один закон не может противоречить ей.

– У революции свои правила, – сказал Яковлев. – Она заменила человеческую мораль на революционную.

– Но революционеры тоже люди. – Николай в недоумении смотрел на комиссара.

– С точки зрения революции морально все, что помогает ее победе.

– И убийство генерала Духонина тоже?

– Я не знаю, – пожал плечами Яковлев. – Может, это издержки. Но кто и когда определит, что есть необходимость, а что – издержки революции?

Николая до сих пор не покидало ощущение, что революции можно было избежать. Но кто организовал ее? Ведь каждому ясно, что беспорядки такого масштаба сами по себе не возникают.