Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Тогда по площади Сенатской
прошли походкою солдатской.
Подковки по камням. Раз! Раз!
Двенадцать кожаных бушлатов.
Двенадцать кованых прикладов.
Двадцать четыре ямы глаз.
Вприпрыжку спереди и справа —
тринадцатый: троцкист Гордон,
студент, еврейский мальчик. Он,
как жребий, вытащен причудой
судьбы, из пустоты на свет.
Он их ведёт. Ему Иудой
сегодня быть. Прошло пять лет
с тех пор, как он пришёл послушать
Кокошкина: тот им читал
курс права. Ученик мечтал
весь мир насилия разрушить,
оковы зла разбить. Теперь
с бумагой от Петросовета
идёт учителя-кадета
арестовать. Вот эта дверь.

— Семь тридцать. Сверим.
(Тьма такая,
и спит предутренняя дрожь.)
Клац-клац по камушкам.
— Войдёшь
в парадное, не зажигая,
И что есть силы в двери. Ты —
направо, ты и ты — налево.
Ну, с Богом. Чёрт. —
Из пустоты
на свет — как в зал из киноленты.
Чу, тишина. И — бум-бум-бум
в железо.
— Кто?
И выдох:
— Боже!
— Откройте именем… — Слов больше
не разобрать. Брань, топот, шум.
И вдруг затихло. Встали. Охнул
паркет. Тень. Тяжесть на плечах
как бронзовая. И печать
далёкого рассвета в окнах.

III

Печаль больничная, сиделка.
Дверь. В коридоре до утра
тень, милосердная сестра
над лампой наклонясь, светлела.
Фитиль-двойник за ней следил.
Под стенкой часовой ходил,
притоптывая от мороза.
Целебный луч до дна, до мозга
входил в глаза.
И думал он:
«Как странно этот мир сплетён!
Вот ровно сорок дней, как замер
шум за окном. Конвой. Со дна
мы всплыли в желть тюремных камер.
И вдруг — больница, белизна…
Какая ясная луна
сквозь эти тучи проступила!
И вся-то жизнь светла, ясна,
как лучик, падающий на
вот эти белые простынки.
Бесшумный в колбе часовой,
бесшумные несутся воды.
Всё, всё, что нужно мне, — свободы
сияние — передо мной
в стекле двоящемся. Вон куцый
щенок прижался у стены.
И больше ничего: войны,
знамён, декретов, революций.
Смешно! Какая злая чушь
меня бессилием томила!
Но я освободился! Мимо!
Я жив! Я вечности учусь.
………………………..

Я знаю, жду: меня убьют.
Сегодня, завтра… Скоро. Сколько
осталось ждать ещё? Но скоро.
Сегодня, может быть. Минут
в ладони горстка. Да, сегодня
меня убьют. Меня! За что?
За то, что жив. Дышу. За то,
что так люблю себя. Погоня
бессмысленная. Плакал, мал,
и мама гладила. За то, что
жил, сам себя не понимал —
я не имею права. Точка».

Разделся, сел. Придвинул стул.
Подумал. Снял пенсне. — Во имя
Отца и Сына… Сохрани мя… —
И не договорил. Заснул.

IV